– Кем быть тебе, не знаю. Я же был и буду для неё ханом унуков… Она всё ещё мила мне, атакай, хотя со времени сватовства много воды утекло. Любовь не знает пределов. В том, что свадьба наша не состоялась, моей вины нет. Думаю, бике поймёт меня, должна понять. Здесь, в родных краях, я вдруг снова стал влюблённым мальчишкой, словно не было между нами семнадцати лет. Сафура не идёт у меня из ума. Во сне её вижу. Даже наяву порой: так и стоит перед глазами…

– Признаюсь, нет у меня на душе покоя, мой хан: сам ведь подталкиваю тебя к красавице твоей. Боюсь, как бы чего не вышло. Что, если Бахрам вдруг вернётся и застанет нас у себя?!

– Ну и пусть возвращается. Я хан для него, а не просто посол. В конце концов я собираюсь говорить с ним как предводитель одного племени с предводителем другого. Сегодня главное для меня – это женить сыновей и всех наших джигитов.

– Отдаст ли тебе прекрасная бике девушек? Не забыла ли она тебя? Одно дело – детские мечты, и совсем другое – решение взрослого человека.

– Успокойся, атакай, с прекрасной бике мы договоримся, не будет она вредить мне. Ведь я для неё не просто влюблённый когда-то мальчишка, я – незабываемая юность. Надо будет, упаду на колени. Я своего добьюсь, вот увидишь.

– Вот таким я и хотел видеть своего хана! Красавица-бике хоть и не имеет детей, в доме у неё, слышал я, полно девушек. Думаю, она не обидит джигитов, которые тебе как сыновья, Мангук-хан.

– Детей, говоришь, нет? Об этом я так думаю, атакай: это значит, что не дошла до сердца бике любовь её бека. Если бы она прочувствовала любовь Бахрама сердцем, обязательно родила бы ему ребёнка. Видно, красавица-бике меня дожидается, – усмехнулся Мангук-хан. – Покровитель семьи наш Инай лишь тогда дарит дитя, когда муж и жена предназначены друг другу…

Конбаш-атакай слушал взволнованную речь хана и молчал. «Вот ведь как рвётся душа его к дочери Сармат-хана, – думал он, – любит всё ещё. Учитель Даян не раз говаривал: на небе бог – это Тангрэ, а на земле бог – это любовь».

Так за разговором подъехали к Итили. По заранее найденному броду перешли на другой берег и расположились станом. Коней расседлали и оставили на лугу. Решено было ночевать у реки. Страха не было: к сарматам они прибыли с добром, но караул всё же выставили – на всякий случай. Ночь прошла спокойно. Проснулись на заре от фырканья лошадей и оглушительных трелей соловьёв в прибрежном кустарнике. В предрассветном тумане ничего не было видно. Мангук-хан помолился, прося Тангрэ ниспослать им удачу. Когда туман рассеялся, к своему изумлению, унуки увидели себя в окружении сарматских всадников. При появлении хана те попрыгали на землю и взяли коней под уздцы. Лица их были суровы, без тени улыбки. Мангук-хан хотел было подойти к менбашу в шлеме с двумя перьями, но атакай удержал его:

– Хан, перед тобой враг, будь осторожен. Они могут взять нас в плен.

Мангук-хан остановился, оглядывая сарматских воинов. Похоже, он уже пленник. Сопротивляться было глупо. Хан шагнул в сторону менбаша. Сарматы тут же вскинули луки и вставили стрелы в тетиву.

– Хан, положи оружие на землю, – подсказал Конбаш-атакай.

Мангук-хан разоружился, выложил даже кинжал и уверенно пошёл к менбашу. Тот держался важно, даже коня остановил на возвышении, чтобы выделяться среди прочих воинов. Увидев, что хан идёт к нему, военачальник спешился и стал ждать, не выпуская из рук узды.

– Бахадир, – сказал Мангук-хан, прикладывая руку к груди, – я хан белых тюрков. Отведите меня к вашей бике, дочери Сармат-хана Сафуре. Мне надо переговорить с ней.

– Хан, – бахадир ответил на приветствие хана поклоном, – бике распорядилась, чтобы воинов своих вы оставили на берегу, а сами с Конбаш-атакаем следовали за мной.