И уже в 1913 году около 26,5 % общего объема сельскохозяйственного производства империи шло на экспорт.

Общая стоимость османского экспорта по отношению к ВНП составляла тог даже свыше 14 %, а стоимость импорта оценивалась в 19,4 % ВНП империи.

Стремясь расчистить путь для национальной буржуазии, младотурки начали осуществлять политику жестоких репрессий против греческого и армянского населения.

Эта политика проводилась «Особой организацией».

Ни к чему хорошему она не привела, поскольку заменить грамотных и знавших свое дело христиан оказалось не так-то просто.

В этой связи интересно ознакомиться с тем, как видели лидеров революции на Западе.

«Даже в местности с такой зловещей репутацией, как Константинополь, – писал Мурхед Алан в своей книге «Борьба за Дарданеллы», – трудно представить себе подобную странную группу лиц.

В младотурках было что-то неестественное, какая-то дикая и устарелая театральность, которая вроде бы знакома и в то же время совершенно нереальна.

Невольно склоняешься к тому, что это персонажи какого-то фильма о гангстерах, наполовину документального, наполовину воображаемого, и было бы нетрудно предать их тому удобному забвению, которое обычно окутывает большинство политических авантюристов, если бы они как раз в этот момент не обладали такой властью над многими миллионами людей.

Сэр Гарольд Николсон, бывший в то время младшим секретарем британского посольства, вспоминает, как они однажды все вместе явились к нему домой на ужин.

«Был Энвер, – пишет он, – в своей скромной короткой форме.

Руки покоились на эфесе, маленькое лицо брадобрея задрано над прусским воротничком.

А вот Джемаль.

Белые зубы сверкают тигровым блеском на фоне черной бороды.

У Талаата выделяются огромные цыганские глаза и красновато-коричневые цыганские щеки.

Невысокого роста Джавид свободно говорит по-французски, ходит, подпрыгивая, вежлив».

Странно, конечно, что они вообще существовали, что им вообще досталась власть в мире, где все еще понятия не имели о нацистах и фашистах в униформе, о коммунистических чиновниках на банкетах.

Талаат был человеком экстраординарным, но все равно ему свойственна была определенная приземленность, из-за чего его легче понимали, нежели остальных.

Он был партийным руководителем, крупного сложения, твердого, спокойного характера, и вместо веры он обладал инстинктивным пониманием слабостей человеческой натуры.

Свою карьеру он начал почтовым телеграфистом и никогда внешне не производил впечатления чего-то большего.

Даже став министром внутренних дел – пост, который, может быть, был ему предназначен самой природой, так как он практически стал контролером комитетского аппарата, – он все еще держал у себя в кабинете на столе телеграфный коммутатор и, казалось, громадными кистями отстукивал на нем распоряжения своим коллегам.

Уже долгое время после того, как другие облачились в форму, завели себе телохранителей и перебрались в роскошные виллы на берегах Босфора, Талаат продолжал жить в шатком трехэтажном деревянном доме в одном из беднейших районов Константинополя.

Американский посол Генри Моргентау как-то днем неожиданно заехал к нему домой и обнаружил его в плотной пижаме и с феской на голове.

Дом был обставлен дешевой мебелью, стены ярко разрисованы, а пол устлали изношенные коврики.

А жена-турчанка Талаата во время их беседы то и дело украдкой нервозно подсматривала за мужчинами сквозь решетчатое окно.

Большинство из иностранцев, знавших Талаата в то лето, были о нем высокого мнения, некоторым он даже нравился.

Моргентау всегда считал, что может его развеселить, и в эти моменты исчезала дикая озабоченность, темное цыганское лицо расслаблялось, и Талаат был в состоянии вести разговор, проявляя огромную искренность и умственные способности.