В знак особого доверия открывал Матвею глаза на тайные пружины войсковой жизни:

– Ты думаешь, почему меня Потемкин продвинул? Я ж в списке старшин двадцать пятым стоял… Иловайского держать! Мы с Иловайским двадцать колен враждуем.

– Какие же двадцать колен? Когда его… этого… Мартына из Лифляндии привезли? А ты про какие-то двадцать колен «тачаешь».

Глазки мартыновские, белобрысенькие, сужались. Бог его знает, может, и впрямь из чухонских земель… Говорил Мартынов жестко. Сильные люди не боятся про себя и других правду говорить.

– А ты слушай больше. Люди многое говорят, – и, наклоняясь к Матвею ближе, цедил: – Рабы, все рабы. Попридумывали черт-те чего… А копнуть…

Рассказывал Мартынов Матвею, как приезжал при Петре II в Черкасск полковник Тараканов, читал казакам грамоту, чтоб беглых выдали, кто после 1695 года на Дон прибежал, а казаки сказали, что выдадут тех, кто с 1712 года на Дону живет, а о пришедших с 1695 года ударили молодому царю челом: «Выслать этих беглых нельзя, потому что из них у нас старшины и все лучшие люди и его Императорского величества слуги; если их выдать, то все городки опустошить; службы служить, границы и черты охранять будет некому».

Многое Матвею было внове, но он особо не вслушивался. Знал примерно, как люди наверх пробиваются, сам несколько лет назад в списке старшин в хвосте стоял, и не двадцать пятым, как Мартынов, – шестидесятым. А теперь – бригадир и кавалер. «Я еще и тебя поучу, как жить», – думал Матвей ухмыляясь.

К весне вернулся в армию.

Кампания 1790 года начиналась вяло. Пошли было вниз по Пруту, свернули к Рябой Могиле, но из-за безводья и болезней вернулись. Сил не хватало. Часть войск сняли на польскую границу, со шведами тоже война шла, австрийцы, похоронив Императора Иосифа, воевать расхотели, начали переговоры с турками, а русских в Валахию не пускали.

Осенью полегчало. Русский флот под командой адмирала Ушакова потопил турецкий и очистил устье Дуная от турок. Потемкин поднял войска и двинул их, в который раз, туда же, к Дунаю, с помощью флота брать Килию, Тульчу, Исакчу, а главное – Измаил.

Мрачен был фельдмаршал, выступая в поход, недоброе предчувствовал… Не на поле битвы, а там, на далеком Севере, в столице. Увеселения ясские, прогремевшие до начала похода, не разогнали туч с чела его. «Зубов, а за ним Салтыковы… Зубов, а за ним Салтыковы…» – все время просчитывал в уме Потемкин.

Екатерина прислала к нему в армию брата своего фаворита, Валериана, поручила юношу Потемкину. Потемкин послал его на батарею, где в тот день молодой Зубов оказался одним из шести уцелевших. Уцелевший нажаловался в Санкт-Петербург, что у Потемкина полки двухкомплектные и жители ему преданы, как бы не вообразил себя новороссийским самодержцем…

С октября стали русские войска стягиваться к Измаилу. От Аккермана подошел Кутузов, от сдавшейся Килии – генерал-поручик Гудович, еще раньше – двоюродный брат светлейшего, граф Павел Сергеевич Потемкин. Войск нагнали тысяч тридцать. Около половины – казаки, но лошадей, как и под Очаковом, мало. Попередохли лошадки.

Огляделись донцы, запорожцы, новонабранные екатеринославцы и малороссияне. Никогда еще вместе столько казачьих полков не сгоняли. Собрались многочисленные Иловайские: Иван, Григорий и Степан Дмитриевичи и Николай Васильевич. Одного Павла Дмитриевича не было. Поручил ему Потемкин доводить до ума полк Булавы, Великого гетмана, из новоизбранных малороссийских казаков (впоследствии Полтавский легкоконный). Кого только в те годы в казаки не верстали! Бобылей, и тептярей[72], и ямщиков, не говоря уже о природных реестровых малороссиянах. Сам Потемкин объявлен был Великим гетманом Малороссийских и Черноморских войск, и лестно ему было, чтоб племянник донского атамана ему личный полк вымуштровал. Так что ушел Павел Иловайский, а полк свой брату Ивану передал. С Иловайскими были Григорий Хохлачев, Михаила Хопрянинов, Филипп Филатов и Федор Кутейников.