– А чего ты, Матвей, парика не носишь?

Платов смутно помнил про то, как какой-то царь жаловал казаков бородой, но в подробности не вдавался:

– Да у меня свои добрые…

Среди коротко остриженных, снявших парики офицеров он один сидел с кудрями до плеч.

– А-а, да-да, – понимающе тянул Кутузов. – А что, Платов?

Расстарались бы твои казачки насчет женщин…

Матвей знал, что полонянок, у татар отбитых, мало, а за коренную татарку вся орда поднимется, но главное – командующий Прозоровский не терпит в лагере женщин, с Прозоровским же ссориться не хотелось.

– Александр Александрович не разрешают, – опуская глаза, говорил Матвей, – а то б мы…

– Главная квартира – не монастырь, – поучал Кутузов, страстный обаятель женщин. Кроме того, любил блюда, великолепные палаты, мягкое ложе и обо всем со знанием дела говорил, но на войне никогда по ночам не раздевался.

– …Главная квартира – не монастырь. Это запомни перво-наперво. Ты такой молоденький, а уже донской полковник. Еще годика два послужишь – в генералы выйдешь. При тебе, батюшка, может, и поживем. Ты – человек веселый, баб любишь, не то, что Прозоровский.

– Ты сам – полковник, а молодой, – огрызался Платов, поняв насмешку.

– По заслугам отцов и дедов, – смиренно вздыхал Мишенька. – К благоверному князю Александру Невскому вышел из немцев честен муж именем Гаврила. У сего Гаврилы был праправнук Федор Александрович Кутуз, от которого пошли Кутузовы…

Русские офицеры от таких речей приосанивались, на приблудившихся донцов поглядывали кто искоса, а кто и свысока.

– …Сего Кутузова потомка дочь была замужем за казанским царем Симеоном, – продолжал Мишенька, потягиваясь и томно прикрывая глаза. – А у Андрея Александровича, брата родного помянутого Кутуза, сын был Василий, прозванный Голенище. Потомки их Голенищевы-Кутузовы Российскому престолу служили разные дворянские службы. Герб у них, – тут Мишенька исподтишка оглядывал насупившегося Матвея, – черный одноглавый орел на голубом щите держит в правой лапе серебряную шпагу…

Платов, в свою очередь, оглядывал вальяжного, раздобревшего Кутузова. Разузнали казаки – из русских кто-то проговорился, – что в Петербурге, в Астраханском полку, если что не по его на учениях, падал Мишенька Кутузов в досаде на землю, грыз ее и кулаками пыль выбивал.

– «Из немцев честен муж», – с недоверием переспрашивал Матвей. – По-турецки «кутуз» – значит «вспыльчивый» или «бешеный». Был у нас в станице один казак, по кличке Алеша Бешеный, и один раз…

Кутузов ласково, как на несмышленыша, глядел на Матвея, зевал и одним-двумя остроумными словами отвлекая внимание офицеров, поворачивался к Матвею спиной.

Меж тем турки решились: подвели флот к косе и высадили десант – беглых запорожцев, чьи предки еще с Костей Гордиенко (соратником гетмана Мазепы) ушли в туретчину да так и не вернулись.

Русские двинулись сбрасывать. Прикрывая развертывание войск, раскинули впереди боевых порядков казачью лаву.

Запорожцы, уцепившись за берег, зарылись в землю, без нужды не стреляли, а донцы близко не совались, приглядывались с любопытством.

На Дону запорожцы в чести, но, зная за ними, в Черкасск их никогда помногу не пускали. Эти и подавно изменники, а вдуматься – несчастные люди. Воля или родина, что дороже? Эти, не поддавшись «москалям», родину покинули, и понять их можно: свои, некрасовцы, с тех же времен вот так же скитаются, кто в плавнях, а кто и вовсе в туретчине.

Матвей в такие тонкости не вдумывался. И не на запорожцев больше смотрел, а на своих: любопытно, кто как себя в сражении ведет. Мишенька Кутузов при виде неприятеля становился важен и хладнокровен. И слабостей видимых Платов в нем угадать не мог. Никогда Кутузов не роптал, никогда не просил за себя, но, как и Матвей, любил представительствовать. И были у него обширнейшие знания, коими он неграмотного Матвея неизмеримо превосходил.