В полку все чаще и чаще стали появляться агитаторы-революционеры. Иногда среди них попадались очень симпатичные личности, умеющие толково говорить. Одного из них Семенов, цепко ухватив двумя пальцами за нос, выволок из казармы на улицу, но на большее не решился, хотя и была мысль набить этому дураку физиономию и охолостить рот на пару зубов, но он ограничился тем, что сказал: «Больше не появляйся здесь, вонючка! Понял?» – и отпустил агитатора с миром.

В конце концов, что, Семенову больше всех надо, что ли? Пусть с агитаторами борются те, кто сидит повыше, в штабе.

Однако когда в полк пришло телеграфное сообщение об отречении государя от власти, Семенов ахнул: надо же, агитаторы свое дело сделали! Внутри у него шевельнулось что-то неспокойное и одновременно недовольное: что же теперь будет? Власть перешла к великому князю Михаилу…[28]

Следом пришло известие об отречении Михаила – он отказывался вступить на престол без изъявления на то народной воли… Вот тут-то внутри у Семенова возник противный холодок: как же страна будет жить без самодержца, по каким законам? По бесовским?

Семенов почесал пальцами затылок и пошел к казакам – понял, что сейчас надо быть с ними, иначе разные приезжие агитаторы посадят полк на лошадей и уведут его в пески, подальше от зоны боевых действий.

Один из офицеров заявил Семенову:

– Григорий Михайлович, а вы, похоже, заискиваете перед революционными солдатами.

– Кто вам это сказал?

– Никто. Я сам вижу – вы с ними «сюсю» да «мусю»…

Семенов сжал зубы, но сдержался, хоть у него очень зачесался один кулак; если бы зачесались оба, сдержать себя не смог бы.

«Сюсю» да «мусю» дали свои результаты. Когда в полк пришел приказ № 1, упраздняющий в армии дисциплину, казаки отказались подчиниться ему.

– Не-е, это вы, господа-товарышши, перемудрили, – заявили они чинам из солдатского комитета, явившимся к ним, – какая же армия может быть без дисциплины и командиров? Нам тогда немцы на сапогах каблуки пооткусывают. Не-е, дуйте-ка вы отсюда, господа-товарышши, колбаской, пока мы шашки из ножен не повынимали…

И «господа-товарышши» спешно ретировались из полка. В следующий раз их также развернули на сто восемьдесят градусов – они явились с требованием немедленно образовать полковой комитет казачьих депутатов, призванный заменить офицеров.

– Молодцы, мужики! – похвалил подчиненных Семенов. – Орлы! – Голос у него был угрюмым, севшим. – Дай бог вам здоровья и воинской удачи!

Семенову было от чего быть угрюмым: на глазах рушилось то, во что он свято верил.

Обстановка накалялась.

Семенов ждал возвращения Оглоблина: все-таки Прокопий Петрович командовал полком дольше его, в людях своих разбирался лучше, надо полагать, ему были ведомы некие пружины, о которых Семенов знал понаслышке – возможно, у него есть другие способы держать полк в узде… Хотя одно Семенов знал твердо – сдавать полк разным басурманам-агитаторам нельзя.

Одно плохо, что не ведется никаких военных действий – немцы, так же как и русские, пребывают в состоянии тихого смятения, – иначе ни полку, ни бригаде не избежать позора… А с другой стороны, может, оно и лучше было бы: полк бы протрезвел, дрался бы лучше прежнего. М-да, с полком-то понятно, а вот с бригадой… Ее что, в бой поведет солдатский комитет – два унтера, которые войну видели лишь из седла собственной лошади, и трое рядовых, не способных разглядеть что-либо дальше штыка своей винтовки…

Базарить, плевать в суп командиру, отворачиваться с наглой мордой от офицеров вместо того, чтобы отдавать честь (эта форма приветствия была отменена едва ли не в первую очередь), требовать, чтобы им платили такое же жалованье, как командующему корпусом – это они умеют, а вот провести грамотную атаку двух взводов или одной сотни – тут дохлый номер, голова, оказывается, растет не из того места. Тьфу!