Вид у гостя действительно был вневозрастной, на висках – ни одной седой волосинки, но старческая редина и просвечивающая сквозь прозрачно-темные волосы дряблая кожа делали поправку, слезящиеся глаза с красными веками тоже не могли принадлежать молодому человеку.

– Он и по-русски гуторит вполне сносно, – сообщил Белов.

– Да, да, да, – закивал головой пришелец, – я был Россия, пришлось узнать русский.

– А чем вы занимались в России?

– Я… я… как это? Момент, – предупредил он, полез в карман, достал оттуда старые часы в медной узорчатой луковице. – Вот. Я ремонтировайт это вот. – Он нажал на кнопку, одна половинка луковицы отворилась, послышалась чистая серебристая мелодия. – Видите?

Сотник перегнулся через плечо старика, глянул на луковицу, одобрительно поцокал языком.

– Хорошие часики, однако.

– Сам собрал, – похвастался пришедший, – из отдельных деталей.

– А корпус, луковицу как – тоже сами делали?

– Корпус нет, корпус я взял от старых русских часов и подогнал под него механизм.

– Немцы, что стоят здесь, в Руде, они как… не обижают вас?

– Не-ет. Смирные люди. В основном старики.

– А кавалеристы? Отсюда высыпал целый эскадрон.

– И кавалеристы ничего. Когда спят, – пришедший засмеялся, смех у него был молодым и звонким, будто у мальчишки, – вместе с лошадьми.

Сотник протянул руки к огню, погрел их, потом задумчиво похлопал плеткой по голенищу сапога. Спросил у незваного гостя в упор: – Кто-нибудь из немцев в деревне остался? А? С одной стороны, мы вроде бы всех их выкурили, а с другой… А? Всякое ведь может быть… А?

Он не рассчитывал, что бывший часовщик ответит взаимностью – пришедший был немцем, а немец немца выдавать не станет.

Незваный гость молча подвигал из стороны в сторону нижней челюстью – соображал… Семенов понял – настаивать не надо, хотя ответ может быть всякий. В том числе и с выстрелами. Война на то и война, чтобы на ней стреляли. Выстрелы в Руде могут загрохотать в любую секунду.

– На нет и суда нет, – произнес сотник миролюбиво.

– Я очень хорошо отношусь к русским, – наконец проговорил пришелец, вздохнул, глаза его затуманились – видно, с Россией у него были связаны хорошие воспоминания.

Пауза была затяжной.

– Весьма похвально, – произнес Семенов.

Пришелец повернулся к улице спиной, приблизил лицо к сотнику, проговорил тихо и совершенно бесцветно:

– В третьем доме с краю находятся два немецких офицера.

Сотник присвистнул:

– Застряли, значит, голуби…

– В общем, вы… ваше дело военное, вы тут разбирайтесь, а я топайт дальше. – Бывший часовщик обстукал клюкой землю перед собой, словно пробовал ее на твердость, и, не прощаясь, двинулся дальше.

Некоторое время был слышен стук его клюки, а потом он стих.

Белов, сидевший на корточках у пламени, проводил пришельца взглядом и вскочил на ноги:

– Разрешите мне, ваше благородие… Я мигом растрясу эту перину.

– Погоди, Белов, – осадил его сотник. – Рано пока. Минут двадцать выждем. Иначе мы выдадим этого мастера вместе с его часами и вообще со всеми потрохами.

Через двадцать минут Белов, взяв с собою двух дружков, Лукова и Никифорова, неспешно двинулся по улице. Винтовки все трое держали на весу, патроны сидели в патронниках – в любую секунду казаки были готовы стрелять. Лица казаков имели одинаковое отсутствующее выражение, лишь в глазах поблескивало любопытство. С одной стороны, им интересно было увидеть, как живут люди в чужой стороне, с другой – по телу полз холодок, предупреждающий об опасности, все-таки они находились на войне.

– Богато живут, – завистливо произнес Луков, – нам бы так.

– Придет время – и мы заживем так же, – убежденно заверил приятеля Белов, – в России ведь как – то понос, то золотуха, то война с Японией, то плохая погода, то барин вдруг оказался круглым дураком. Для того чтобы было хорошо, надо, чтобы все это совместилось. Когда совместится – все будет великолепно.