– Есть, тетушка. Петя-то ваш и влюбись в такую да предложение ей сделай!

– Да неужто предложение! Атаман-то, старый дурак, чего смотрел!

– Атаман сам сватом, слышно, будет.

– Сватом. Это за голую-то девку?

– Ну, тетушка, зачем так. Ведь он не век голая ходит, дома-то наряжается, как и вы!

– Кубелек[31] носит? Да?!

– Ну зачем непременно кубелек. В Санкт-Петербурге вы кубелька и за сто рублей не сыщете.

– Ну а все-таки, как она? Не совсем путаная? А? Девичий стыд не потеряла? А? Матушку-то свою выведет со стыда? После свадьбы-то в обед, как дело будет? Вы, девушки, не слушайте – у вас уши золотом должны быть завешаны.

Как маков цвет зарделась Маруся, хотя и не много поняла из быстрых, сбивчивых расспросов Анны Сергеевны.

– Не знаю… Не думаю. Я с ее двоюродным братцем знаком. Бергом прозывается, он в сенате служит, так он мне сказывал, что ее и не принимают нигде. Совестно такую шельму, значит, и родственницей объявить.

– Ах, Петя Петя! Родной мой, вот оно что значит, без отца-то да без матери быть да в Вавилон этот проклятый попасть! Слушай, Маруся, отпиши ты ему, непутевому моему, весточку, что нет ему тетушкиного благословения на брак с этой ба… бар… бил… тьфу, черт ее – не запомню.

– Балетчицей! – подсказал Рогов.

– Я-то неграмотна. В наше время девок так не держали, чтобы музыку, да книжки, да с казаками гулять, ну, зато и греха ни одна на себя до брака не брала! А нынче-то!

Эх, правда, видно, конец века приходит!

– А дозвольте вас спросить, – вдруг раздался из угла густой бас соборного протодиакона, до сей поры мирно дремавшего в углу, – таким девицам нет отлучения от церкви? Или, может, их анафеме предают за таковое неблагоразумное поведение?

– За что же, отец диакон, ведь Сам Христос простил блудницу?

– Лжеучение и ересь. То блудница, а то… – диакон замялся и чтобы переменить разговор, спросил о столице: – А что Санкт-Петербург большого размера буде град?

– Немалого, отец диакон. Станиц наших с сотню вместе, а то и более.

– Hy?! – с сомнением протянул диакон. – А река, Невою прозываемая, много хуже Дона будет?

– Лучше, отец диакон, шире и глубже. Пуще прежнего засопел недовольно диакон. Помолчал немного и продолжал:

– А Государя Императора Александра Павловича изволили лицезреть?

– Сколько раз видал, отец диакон, и во дворце да и так.

– И благочестивейшую Государыню Императрицу Елизавету Алексеевну тоже изволили наблюдать?

– Видал и Государыню-матушку нашу.

– И весь царствующий дом и святейший правительствующий синод тоже видали?

– Видал, видал, – небрежно кинул в ответ любопытному диакону Рогов и отошел к Maрусе.

Вся так и зарделась она при виде петербургского гостя. И о чем говорить и как говорить, не знает. Однако не показать же ей этого, не признать же, что Дон хуже Петербурга.

– Очень вы восхваляете Петербург, поди-ка там и девушки лучше наших. С нами, деревенскими дурами, вам и говорить не захочется.

– К чему так, Марья Алексеевна? Есть в Петербурге славные девушки, но у нас на Дону они много лучше.

– То-то хорошие. Это что неприбранные в балетах пляшут. Срамно просто слушать, что говорите такое…

Услыхал Каргин, что не очень-то ласкова с гостем Маруся, и подсел поближе. А то раньше все у притолоки больше жался.

– Бывают, конечно, всякие… – промолвил штабс-ротмистр и покосился на Каргина. «Семинар, верно, – подумал он. – Еще, поди, из духовного звания. Пожалуй, тоже выспрашивать станет, видал ли я святейший правительствующий синод! Ну народ!»

– А скажите, пожалуйста, monsieur Рогов, что же поделывает теперь Коньков, он мой хороший приятель? – обратился Каргин к штабс-ротмистру.