Камера, в которой «секретным политическим номером» сидел Платов, имела шесть шагов в поперечнике. Освещалась она одним только сальным огарком, треск которого из-за большой сырости в камере был неприятно громким. Матвей Иванович первое время дни и ночи напролет ходил по камере, вспоминая прошлые дни походов и сражений, дни славы и доблести. И воспоминания эти лютым огнем жгли несчастную душу опального генерала. Днем Платов подходил к двери и пытался заговорить с солдатами караула:

– Что, служивые, небось не впервой генерала стеречь?

Солдаты испуганно оглядывались по сторонам и полушепотом отвечали:

– Не извольте разговаривать, ваше превосходительство, неровен час услышат господин капитан и тотчас доложат начальству!

Платов замолкал, отходил от двери и горько думал, что какой-то капитан не разрешает ему, боевому генералу, поговорить по душам с солдатами!

Наступила слякотная петербургская зима. В камере Платова стояла холодная, пронизывающая до костей, сырость. Когда морозы превысили нормы человеческого терпения, истопники затеплили печи, но от них шел такой чад, что глаза выедало, как от свежего хрена. Стены были мокры и скользили, а по каменному полу, не боясь присутствия Платова, бегали здоровенные крысы. Матвей Иванович спервы цукал на них, стучал сапогами, а потом привык: все-таки живые существа!..[194]

В чаду, холоде и томительной неизвестности прошло четыре месяца. 11 января 1801 года Платова судили в Четвертом департаменте Сената После непродолжительного разбирательства суд вынес приговор: «Сенат, не находя таких дел, по коим бы генерал-майор Платов подлежал суду, о сем обстоятельстве всеподданнейше доносит на благоусмотрение Вашего Величества». День спустя на сенатский рапорт легла резолюция: «Высочайше повелено освободить и из равелина выпустить, а о известной же экспедиции объявить»[195].

…В один из тусклых январских дней дверь камеры Платова с ржавым скрипом отворилась, и на пороге своего узилища Матвей Иванович увидел охранника с фонарем в руке, а рядом с ним коменданта Петропавловской крепости Сергея Николаевича Долгорукого. Платов настороженно уставился на него, сердце неприятно захолонуло, тревога удушающе наполнила душу.

– Извольте пожаловать к выходу, ваше превосходительство, – с полупоклоном вежливо произнес Долгорукий. Матвей Иванович по тону его голоса понял, что в жизни его наступили благоприятные перемены. И, словно угадав его мысли, комендант объявил:

– Государем императором, Матвей Иванович, назначена вам сего шестнадцатого генваря в семнадцать часов пополудни высочайшая аудиенция в Михайловском замке. А нынче надлежит вам привести себя в порядок, принять баньку и отдохнуть. Будут ли какие пожелания, ваше превосходительство?..

Невольные слезы блеснули предательски в глазах героя штурма Измаила и, чтобы их не заметили солдаты, он наклонил голову и выдавил: