Одним прыжком Живых рядом с ним. Присвистнул.

– Что там, что там? – Бой-Баба соскочила вниз, подбежала к товарищу и всмотрелась в пластик через его плечо. Там тускло, вполнакала, горели лампы. Конденсация струйками стекала по внутренней поверхности парника, открывая аккуратные ряды покрытых зеленым пластиком грядок с прорезями на равном расстоянии, из которых торчали сухие веточки и почерневшие листья. Между грядками стояли на рельсах огородные машинки. Не булькала в гидропонике вода. И странный звук, тихий и надрывный, доносился от работавших всухую помп.

Дядя Фима выпрямился, качая головой. Повернулся к остальным.

– Ну что, айда к Троянцу?

Сердце Бой-Бабы забилось: скорее, скорее туда. Она никогда ни о чем не мечтала – такой уж характер – и после суда запретила себе даже надеяться, что когда-нибудь вновь войдет в коралловую пасть Троянца.

А вот и она, в десятке шагов, и Тадефи машет им с Живых рукой, чтоб поторапливались.

Дядя Фима разглядывал зеркально-черную поверхность гигантского изогнутого диска с просвечивающими изнутри узорами, похожими на письмена. Повернул к ним голову, и глаза его светились радостью и страхом.

– Вы не представляете, братцы… я до этой самой минуты в них до конца не верил… Все думал – сказки журналистов, газетные утки. Но оно… они… ведь это – оно? – он протянул руку и остановил ее в сантиметре от поверхности, вблизи напоминавшей огромную перепонку, как на крыле у летучей мыши. – Их можно трогать? Оно не рассердится?

Бой-Баба кивнула и сама осторожно протянула оплетенную проводами руку к поверхности диска.

– Их можно гладить. Они это любят. Любят, когда с ними разговаривают. – Она коснулась стальными, членистыми пальцами диска, и по поверхности пробежала волна. Но спустя мгновение диск потемнел, спрятав письмена. Разводы были нездорового кислотно-зеленого цвета.

– Странно, – проговорила астронавтка. Поманила остальных и приблизилась к зеркальной стене.

Та, против ожидания, не расползлась от ее мысленного приказа, как пленка на глазах проснувшейся кошки. Вместо этого маслянистые перепонки чуть приоткрылись и замерли, открыв в середине узкий – едва руку просунешь – проход. Живых что-то пробормотал. Дядя Фима подошел поближе и заглянул внутрь.

– Темно, – сообщил он, не поворачиваясь.

– Такое ощущение, что он… нездоров, – сказала Бой-Баба.

– А они вообще болеют? – Живых осторожно коснулся пальцем края перепонки, и та отпрянула, подтянувшись выше, как рожок улитки.

– Не знаю, – сказала Бой-Баба. – Наш-то всегда был в полном порядке. – Она подошла вплотную к отверстию и вгляделась, но дядя Фима был прав – внутри стоял мрак.

– Я слышал, – проговорил охранник, – что они подпитываются энергией экипажа. А здесь он стоит на приколе… необитаемый… может быть, это…

– Ох, не лезь, – сказал Живых, повернувшись к Бой-Бабе.

Та не ответила. Когда-то она хорошо умела чувствовать состояние своего Троянца (из уважения к странно-живой природе этих неведомых созданий кораблями их никто не называл, а называли «носителями»), и сейчас ею вдруг овладел неосознанный страх, передавшийся от этой громадины. Бой-Баба вновь приложила ладонь к покрытой слизью поверхности.

Троянец боялся.

– Успокойся, мой хороший, мой маленький, – зашептала она кораблю, как поджавшему хвост щенку, а мозг уже посылал волевой импульс, приказ командира: впустить нас внутрь.

Перепонки затрепетали и распахнулись, как лепестки диафрагмы. За ними показался тоннель, освещенный слабым багровым свечением.

Дядя Фима радостно оглянулся:

– Ну что, братцы, пошли? – И, шагнув на неверную, податливую поверхность, первым полез внутрь.