Срыли за сутки Индианаполис,
И были стёрты с лица земли
Комбинированным ядерным
Суперударом.
Мир, сука, ещё и легко отделался, —
Говорила подругам старая миссис Пэйтон, —
Отскочил практически даром.
Подземный флот
Когда-то давно,
Когда я был маленький, а папа живой,
Он рассказал мне странную сказку.
Подозреваю,
Что он её выдумал сам.
Она была как связка гранат,
Она взорвала лёгкий танк моего мозга.
Я ходил и кивал головой,
Как мультяшный ослик,
И повторял – Чёрные Паруса!
Сказка была не так и проста.
Сеттинг истории заключался в том,
Что по мнению папы,
Находящегося под воздействием
Двухсот грамм буряковой граппы,
Выпитой мозгом и ртом,
Наш картонный дом был маяком
В Море Радости,
Расположенном в небе и под землёй.
Море это соединяет народы неба
И народы ядра.
Достижения их огромны,
Но нам недоступен их «полный вперёд».
Они маскируются.
Умело шифруют код.
Они – теневая плоть.
Мы в тот год строили плот
С Андреем, любителем пауков и змей.
Он говорил:
Не смей трогать мои револьверы,
Папа привез мне их из ГДР.
Мы лазили на лесозавод,
Воровали местную бальсу
И не менее местный самшит.
Полупостроенный плот вальсировал
В бухте Тяни-Булинь,
Как кашалотов сын.
Ночью я с дядей Толей
Ходил добывать сомов
И беззвучно расспрашивал
О наличии подземельных и заоблачных островов.
Дядя Толя столь же беззвучно мне отвечал
Сом любит цедру, червя и клей.
Не серди сома.
Нет пришельца опасней и злей.
Они все ушли, папа, папа Андрея,
Анатолий Иваныч,
Полупустыни, луны Сатурна, саванны,
Сомы, кашалоты, акулы, мурены,
Блистающий в небе перистый змей.
У Подземного Флота вчера был юбилей.
Плот наш уже не плот,
А воздушно-капельный линкор «Апулей».
С головой золотого осла на штандарте,
С черными парусами,
Чтобы было не так жарко
Валяться на палубе в их тени,
Когда солнечный ветер сменяет ядерный штиль.
9
Степь
Эти травы не образуют ложе.
Каждый стебель как перочинный ножик.
На языке божьей коровки
«Ложь» звучит как «ночная тень».
Я лежу в этом поле девятый день,
И покровы слетают с меня,
Как сытый слепень слетает
С коровьего бока,
Похожего на карту сражения
Дьявола с богом.
После ожесточенных боёв
Наши войска покинули
Твою душу.
И корова, как в слоу-мо,
Неторопливо превращается в тушу.
Эти скелеты не образуют общность.
Каждый здесь допустил оплошность.
На языке кузнечика
«Стон» звучит как «серебряный скрип».
Я пишу травяной скрипт,
Текст степи прорастает
Сквозь сепию мёртвой кожи.
В эти буквы речи подземные вложены
Тех, кто здесь погиб позже
Третьего века до нашей эры.
Я снимаю с глаз толстые склеры
Чтобы читать дальше эту
Книгу погибели.
И кузнечик на скрипке гетто
Пиликает.
Это небо не образует лимба.
Просто фон с нарисованным чёрным нимбом.
На языке мыши-полёвки
«Смерть» звучит как «удар подковы».
Я спрятал в вене три капли крови,
Это мой пропуск
В мир полумёртвых,
Бредущих по полю среди подсолнухов,
Плюющих под ноги зубами чёрными,
Выпускающих на волю шмелей
Из черепных коробок.
Град претёмный тело моё
Окружает так зло и неловко,
Как пальцы запойного алкоголика
Нетерпеливо стучат по прилавку.
Пещера Лейхтвейса
В нашем лесу – ни фавна, ни нимфы,
Да и лес – ручная сосновая лесопосадка.
Овраги, ручьи мутной лимфы,
За каждым кустом – засада вуайериста
Или пикник трактористов, диггеров, пикадоров.
Эдуард Мане в сговоре с Хансом Гигером
И десяток дзотов, не пригодившихся гитлеровцам.
Но и в таком лесу есть своя чаща,
Место, где солнце становится чёрным.
Если верить легенде, здесь была спрятана чаша,
Но не Грааль, а чёртов кубок
Рубика,
Шестицветный и исполняющий все желания,
Мании, лоции и девиации.
Хочешь – получишь девицу шалую,
Розовую, точечно-алую,
Хочешь – дадут деньгами.
Мы с пацанами в эти дела не верили,