Были сегодня и новые охотники, вроде не знакомые Роме. Среди них Роман с удивлением признал Колю Штурвалова. На Штурвалове ружье повисло, как на гвозде.

– Ты какими судьбами здесь, Николай? – спросил Рома. – Это ведь тебе не шутка. Сходил бы сначала на зайца или на уток. А кабан, знаешь ли, смертельно опасен. Ты гляди, может, лучше тебе вернуться? Или ты перед Астрой хочешь показаться хватом? Так ты поэт, у тебя своя стать. – Рома улыбнулся ласково.

Остальные охотники почему-то не разделили его веселья. Ласковый взгляд они почему-то прятали не от Штурвалова, а от самого Ромы.

– Мне знаком кабан. К-к-кабан мне знаком, – свысока ответил Штурвалов.

– Лично знаком? – иронизировал Рома.

– Л-лично, – степенно кивнул Штурвалов.

Роман только мотнул насмешливо головой.

Пошли. Шли долго. И вот подняли кабана. Когда поднимают кабана, чувствуется в лесу осень даже летом, даже весной чувствуется. Охотники к тому моменту разошлись по лесу. Роман стоял возле высокого болотного камыша.

Глядит, кабан идет на него. Рома вскинул карабин, выстрелил. Кабан идет. «Всё», – лишь успел прикинуть Рома. Но почти в то же мгновение раздался другой выстрел. Кабан рухнул, словно сам отпрыгнул в сторону. Из камыша вышел Коля Штурвалов. Помолчали.

– А ты, оказывается, действительно, того. – подобострастно-восторженно признал Рома.

Штурвалов закинул за спину ружье, повесил его опять, как на гвоздь. Прочитал:

– Но эт-то больше про т-тебя, – добавил Штурвалов твердо.

– Про меня? – смутился Рома.

– Да.

– Почему же, Николай, почему именно про меня?

– Потому что это ты не охотник и ненастье свое прячешь. А напоказ да, напоказ ты охотник. А я, наоборот, охотник. У меня в душе пир, изобилие разъятой дичи. А снаружи н-н-ненастье, – выговаривался, почти не запинаясь, Николай.

– Врешь! – весело заявил Рома.

– Я н-не-ее в-в.

– Врешь, брат! Стихи оставь себе, а за жизнь спасибо! Спас! – потерзал Колю по плечу Рома и браво и бесцельно пошел в лес. Шок наглядной смерти еще не сошел, конечно.

– Я н-не всегда буду ря-дом, – тревожно предупредил Штурвалов вслед. – Ты на охоте не сп-прячешься от охоты. Потому что эта охота идет на тебя.

Рома оглянулся, отмахнулся, засмеялся себе в пальцы, словно понюшку снимал. И повторил блаженно:

– Врешь, брат!

Так обнаружилось, что Штурвалов одинаково хорошо владел боевым карабином и игрушечным деревянным ружьем Луки.

Штурвалов ценил свою фамилию и оправдывал ее. Под предлогом ремонта он прижился на чердаке у Астры.

До того чердак пещрил щелями, в которых, казалось, птицы должны застревать, как в силках. Штурвалов, хоть кривой, но рукастый мужик, затеял поправку чердака. Сделал наверху каюту, притащил настоящий иллюминатор, вставил его как окошко в сторону близкой реки. Установил штурвал. Но не крутил его сам, а с помощью свечей, которые одни догорали, другие разгорались, сделал нечто вроде перпетуум мобиле – крутящийся подсвечник. В самодельные же вазы поставил сухой камыш. Отвел себе от дымохода камин, затащил наверх пухлый диван, обитый малиновым велюром. На стене нарисовал странный коллаж. Здесь был черт с аптекарскими весами в руках, циферблат с упавшими стрелками, собор, надпись «Сегодня право силы, а завтра сила прав». И стал здесь жить. Выход он себе соорудил отдельный, по хилой лестнице через сарай.

Пошли еще более отчетливые толки, что Астра сблизилась со Штурваловым. Но Астра такие подозрения напрочь отвергала даже с улыбкой. Лука торчал теперь день-деньской наверху. Мать ему кричала громко в потолок, и он спускался – не сразу – с той же материнской, неотражающей улыбкой.