Обвинение в иррационализме опровергнуть труднее частично потому, что само понятие «вера в разум» расплывчато и неоднозначно, а частично потому, что употребление термина «разум» самим Шопенгауэром не всегда ясно очерчено. Но здесь опять следует указать на некоторые отличительные особенности философии Шопенгауэра.

С одной стороны, Шопенгауэр, как большинство философов и моралистов, несомненно, придерживался взгляда, что человеческие действия не подчиняются указаниям свободного и руководящего «интеллекта», способного формировать характер и контролировать поведение в соответствии с принципами, которые после беспристрастной и рациональной оценки можно рассматривать как те единственные принципы, которым необходимо следовать. Шопенгауэр отрицал то общее представление о человеческой природе и этической ответственности, которое лежит в основе этой идеи. С другой стороны, у него совершенно иная позиция, чем у тех, кого называли «иррационалистами» и кто утверждал, что инстинктивное и импульсивное поведение, как таковое, имеет главенствующее значение и что, принимая решение, что делать, человек должен всегда подчиняться первым порывам, зову «крови», а не обращать внимание на веление «разума». Последнее, безусловно, не является позицией, которая может быть приписана Шопенгауэру. К тому же это никоим образом не следует из его общего анализа человеческих мотиваций и его понимания роли интеллекта и разума человека в связи с его поведением.

Понятие «вера в разум», скорее всего, имеет совершенно другое значение. Например, оно может относиться к убеждению в том, что возможно прийти к фундаментальным истинам относительно Вселенной и места человека в ней путем дедуктивного вывода из самоочевидных априорных предпосылок. Шопенгауэр рассматривал некоторые подобные предположения как лежащие в основе всей так называемой рационалистической метафизики XVII столетия и полностью отвергал эти воззрения. Но делал он это заключение на основании, которое казалось ему «рациональным» в самом строгом смысле слова, а именно – привлекая неопровержимую философскую аргументацию, уделяя должное внимание условиям, которые управляют всеми обоснованными и здравыми размышлениями и рассуждениями. Он утверждал, что возможно показать, что было ложного в тех или подобных им представлениях, и, более того, продемонстрировать, что на самом деле существуют определенные установленные границы области, в пределах которой проведение философского исследования вполне правомерно, а задаваемые вопросы значимы и плодотворны.

Таким образом, можно говорить о том, что существуют установленные ограничения возможности человеческого познания. Этот тезис сам по себе не подразумевает никаких иррационалистических выводов; по сути своей, он выражает точку зрения, которую Юм и Кант приняли еще до Шопенгауэра, а их редко упрекают в иррационализме. Как раз напротив, можно сказать, что строгое следование этой точке зрения означает отказ именно от такого способа размышления, в котором часто обвиняют иррационалистов, например, этот способ размышления не позволяет объявить знанием нечто, полученное на основе так называемых умственных способностей сверхчувственного сознания и сверхрациональной интуиции. И в этой связи по меньшей мере заслуживает упоминания тот факт, что Шопенгауэр сохранил определенное презрение к претензиям на знание такого рода.

Он настаивал на том, например, что они в высшей мере неоправданны, однако, несмотря на все, что было сказано в «Критике чистого разума», немецкие философы упорно продолжали утверждать, что у них есть некий таинственный доступ к такому типу знания, принципиальную невозможность которого показал Кант. Источник этого псевдознания они достаточно иронично именовали «Разумом», используя этот термин, однако, для обозначения чего-то совсем другого, чем то, что традиционно понималось под этим термином, поскольку они подразумевали «полностью воображаемую, вымышленную способность», «окошко, открывающееся в… сверхъестественный мир, сквозь которое мы получаем все истины, сформированные и высушенные в готовом виде, над которыми предыдущий старомодный разум тщетно трудился в течение столетий и подвергал сомнению» (ЧК, 34).