В школе перед ним открывались дополнительные сюжеты и объяснения бытия. Как гласит наука…; как гласит история…; как гласит литература… Джордж без труда сдавал экзамены по этим предметам, далеким, с его точки зрения, от жизни. Но теперь, когда ему открылась юриспруденция, мир наконец-то приобретает осмысленность. В нем проявляются невидимые прежде связи: между людьми, между идеями, между принципами.

Взять хотя бы поездку из Блоксвича в Бёрчхиллз: из окна вагона Джордж провожает глазами живую изгородь. Однако, в отличие от своих попутчиков, он видит не переплетение послушных ветру кустарников, где гнездятся пернатые, а официальное размежевание земельных участков, границу, определенную договором многолетней давности, активную сущность, способную как закрепить мирные отношения, так и разжечь конфликт. Дома он смотрит, как служанка скоблит деревянную столешницу, но вместо грубоватой и неловкой девицы, которая норовит рассовать куда попало его книги, видит договор найма и предусмотренные им обязанности в их сложной и хрупкой взаимосвязи, поддерживаемой веками прецедентного права, но совершенно не знакомой ни одной из сторон.

В юриспруденции он чувствует себя уверенно и комфортно. Здесь есть широкое поле для толкований: ведь нужно понимать, как и почему слова могут нести и несут разный смысл; а комментариев к текстам законов существует, пожалуй, немногим меньше, чем к Библии. Только в конце не остается того самого зазора. Здесь в итоге – достигнутое согласие, непреложное решение, понимание смыслов. Допустим, пьяный матрос написал свою последнюю волю на страусином яйце; матрос утонул, яйцо сохранилось, и тут в дело вступает закон, который придает связность и объективность выцветшим от морской воды словам.

Другие молодые люди делят свою жизнь между трудом и удовольствием, а точнее, занимаясь первым, грезят о втором. От юриспруденции Джордж получает и первое, и второе. У него нет ни желания, ни потребности участвовать в спортивных состязаниях, кататься на лодке, ходить по театрам, ему неинтересно дурманить себя алкоголем, чревоугодничать или наблюдать за бегущими наперегонки лошадьми; не тянет его и путешествовать. У него есть собственное дело, а для удовольствия он занимается железнодорожным правом. Не удивительно ли: десятки тысяч людей, которые изо дня в день ездят поездом, даже не имеют под рукой удобного карманного справочника, из которого можно узнать свои права в сопоставлении с правами железнодорожной компании. Джордж обращается в издательский дом Эффингема Уилсона, выпускающий серию «Карманные юридические справочники издательства „Уилсон“», отсылает туда пробную главу – и узнает, что его заявка принята.

В силу своего воспитания Джордж ценит усердие, честность, бережливость, благотворительность и любовь к семье; он убежден, что добродетель сама по себе – уже награда. Как старший брат, он должен подавать пример Хорасу и Мод. Чем дальше, тем больше Джордж убеждается, что родители, любящие всех троих детей одинаково, именно на него возлагают весь груз своих ожиданий. Мод, как всегда, остается источником тревог. Хорас – паренек вполне достойный, но способностей к учебе не обнаруживает. Он теперь живет самостоятельно, устроившись по протекции маминой кузины на государственную службу – самым мелким клерком.

И все же в какие-то моменты Джордж ловит себя на том, что завидует Хорасу, который снимает угол в Манчестере и время от времени присылает домой веселую открытку с какого-нибудь приморского курорта. А в иные моменты Джордж сокрушается, что на свете не существует Доры Чарльзуорт. Знакомых барышень у него так и не появилось. Домой к ним никто не захаживает; у Мод нет подруг, с которыми можно было бы завести знакомство. Гринуэй и Стентсон бахвалятся своими успехами на личном фронте, но Джордж не больно-то им верит и без сожаления отдаляется от этих дружков. Сидя на скамье на Сент-Филипс-Плейс и жуя бутерброды, он восхищенно поглядывает на проходящих мимо девушек; порой запоминает какую-нибудь милашку и вожделеет ее по ночам, под отцовские стоны и посапывания. Дела плоти Джорджу известны – они перечислены в Послании к Галатам, глава пятая: это, прежде всего, прелюбодеяние, блуд, нечистота и непотребство. Но он отказывается верить, что его робкие чаяния могут быть расценены как два последних греха.