«Ты совершенно не прав, Семен, ты не разобрался. Зачем ты это сделал, почему?» – Креш задал Семену риторический вопрос. Семен был неспокоен, но весьма уверен в себе. Погода и победа помогали ему. «Тоже мне бином Ньютона, – Семен был начитанный парень, он учился в школе милиции, – дурило ты, парень, дурило, поражаюсь тебе. У него все на лице написано. Финочка-то его тебе предназначалась, неужели неясно, он сам и сказал?!» «Не верю тебе». «А что верить, не надо верить, человек так устроен, такова его природа, ты ему добро, а он тебе нож в печень, не слыхал, что ли? Мы – воины интернационалисты все про это знаем. Со времен той книги известно, читай книги лучше, чем не в свои добрые дела соваться. В Липецк езжай, в ОМОН устройся, Сеня Коврига протекцию сделает по старой дружбе, там все поймешь», – гудел Семен почти спокойно. Россия сопровождала его жизнь в качестве постоянной и неотделимой величины. При Тале Семен конечно бы поостерегся так говорить, он вообще бы промолчал. Но Таля не было сейчас, где-то он ходил, этот странный Таль.

Ничего сделать было нельзя. Ахмед пытался безнадежно мотать головой, что, мол, этот русский дурак не прав. Он свою партию уже отыграл. Никто на него не обращал внимания. Креш ушел обратно на кухню, со своей дурацкой правотой, обогащенный новыми знаниями о мире. Он был почти обречен, во всяком случае, у него был такой вид. Один ценный клиент просил марсельский рыбный суп, который требовал глаз да глаз, мог пригореть супец, надо было присмотреть, не отвлекаясь ни на что. Послышался звук полицейской сирены, все-таки полиция лучше, чем Таль. Стражи закона, а не меч его, предпочтительнее.

Таль решил прикупить одежды в дорогом магазине, который работал круглосуточно. Магазин был в новом плоском трехэтажном здании прямо за Национальным банком через дорогу. Таль показался вдруг себе оборванцем. Он примерял шляпу. Она ему очень шла, чуть сдвинутая на лоб, отбрасывая тень на светлые глаза и нежные как у девушки скулы. Даже продавщица, похожая на дикую камышовую кошку у северного берега Кинерета, загляделась. Шляпу, которая его взрослила, двубортный гангстерский пиджак и рубаху с высоким воротом приобрел Таль, небрежно выбросив на прилавок кассирши платинового цвета кредитку. «Поздравляю с покупкой, очень вам к лицу», – сказала девушка, сдувая прядь легчайших волос с муаровых глаз, произнося слова с лопающимся, сочным звуком, как при любовном поцелуе через стол в переполненном кафе. Таль всегда покупал рубашки с длинным рукавом, прятал изуродованную левую руку и вырванный кусок широчайшей мышцы спины. Цвет и рваные края этих ран, по его мнению, не красили внешний вид нежного стареющего юноши. Это было ошибочное мнение. Таль много и часто ошибался, почти с удовольствием, мог себе это позволить пока. Девушка вздохнула, глядя на удаляющегося легким шагом Таля, который ходил как кот на прием пищи, быстро, мягко и легко. Таль был ее породы котом, она это чувствовала. Но не про нее парень, это тоже было очевидно. Он шел сам по себе, не завися ни от кого, только от собственного одиночества. Знаете, есть такие люди, самые неожиданные, тихие, обычные, а как выйдет откуда-нибудь неожиданно вам навстречу, и сразу видно – царь, походка такая, поворот туловища, что ли. Так вот, у Таля не была царская походка, у него была походка кошачья. Тоже не мало, но не царь все-таки. Таль повернул направо за столиками уличного кафе с зеленым мокрым тентом и перешел бульвар, обходя тормозившие на черном, как бы лакированном асфальте, машины ночных гуляк, как тореадор обходит быков чутко и безбоязненно. Чего ему тут бояться, после всего, а, скажите? С метрового каменного заборчика ему прыгнула с возмущенным криком под ноги кошка Мона. Таль нагнулся и погладил родное животное. «Не волнуйся, видишь, папа уже дома. Тихо дома-то?» – спросил Таль. Мона прижималась к его ногам, извиваясь от счастья. Она обожала Таля, кажется единственная на свете, которая любила его. «Знаю, что тихо, знаю», – сказал Таль выпрямляясь. «Интересно, что Креш скажет и Семен о покупках, одобрят ли, время закончилось, надо уж закрываться, как они там без меня», – мысль его была тревожна. Он любил, чтобы все было спокойно и размеренно. Отступления от правил и привычек сводили его с ума. Иногда ему было неуютно, он был очень одинок, до звона в ушах.