Я выдохнул, словно сбросил накопившийся груз. На самом деле, не люблю длинных душеспасительных речей.

– Не надо…Отпустите меня, я сделаю опровержение. Дам интервью на радио и скажу, что заблуждался в своих политических взглядах, – Николай Альбертович снова попросил сжалиться над ним, но, видимо, уже и сам не очень-то рассчитывал на успех.

– Да плевать мне на твои …пардон, на ваши политические взгляды, – я все же старался не переходить определенную черту в разговоре, – попробую объяснить попроще. Если я прихожу на концерт с девушкой, то я прихожу послушать любимые песни, приятно провести время. Мне нахер не нужен какой-то политический митинг. Ладно, если бы за это доплачивали, так ведь сам платил за не самые дешевые билеты. Я, перед тем, как послушать песню, сначала должен прослушать двадцатиминутную лекцию о либерализме и прочих ништяках демократии. Нет уж, увольте. Я пришел за роком, рок мне и подавайте!

Губы музыканта задрожали. Создавалось впечатление, что за последний час он поседел еще сильнее. Не помню, кто именно, но один немолодой российский актер назвал себя взрослым мальчиком. Тут, похоже, ситуация такая же, но с той разницей, что сам Альбертыч этого не осознает. Юношеский максимализм остался. Да, рваная джинса сменилась на дорогие шмотки известных брендов, патлы уступили место аккуратной модельной стрижке, но вот критическое отношение ко всему никуда не делось. Главное – всегда быть против чего-то. Это уже не исправить. Но только если лет тридцать назад в этом еще был какой-то смысл, сейчас это уже выглядит смешно. Великовозрастный капризный ребенок, постоянно пытающийся привлечь внимание к себе. М-да.

Я аккуратно, как учили, нажал на поршень шприца, чтобы выпустить воздух. На кончике иглы появилась капелька и сразу лопнула, оставив после себя микроскопические брызги. Пора приступать.

Резким хлопком я всадил иглу за ухо Николаю Альбертовичу.

– Не дергайтесь, а то хуже будет, – я несколько опоздал со своим предупреждением.

Поршень медленно, но верно пополз в направлении иглы. В этот момент я почувствовал, как у обмотанного скотчем человека напряглись шея и скулы, как у него невольно перехватило дыхание.

Доза была слоновьей.

– Что выыы деаетеее? – заморозка действовала быстро.

– Я же вам сказал, что собираюсь отрезать вам ухо. Или вы подумали, что я с вами шутки шучу? – ответил я сухо и по-деловому. – Я и сам люблю пошутить, но в этот раз я абсолютно серьезен.

Николай Альбертович заерзал на стуле, от чего подстеленная под стул клеенка неприятно зашуршала и пошла волнами. Про клеенку я тоже у Декстера подсмотрел. Наш метод – дешево и практично.

– Неее нааааа, умоооаяю, – видимо, это означало «не надо, умоляю».

В моей руке появился скальпель. Остро заточенный, с плавными линиями, удобно лежащий в руке – я буквально залюбовался его блеском. Возможно, в прошлой жизни я был сорокой.

Пленник подался вперед, но я свободной рукой резко дернул его за плечо.

Я долго не мог решить, как и где начать. Несколько раз я видел, как художники водят кистью или карандашом в паре сантиметров от холста, как бы примеряясь к нему. Вот и я так же, только скальпелем.

Все это время Альбертыч мычал что-то бессвязное. То ли он молил о пощаде, то ли просто всхлипывал. Меня это ни в коем разе не отвлекало от процесса – я сама сосредоточенность.

Зачем мне все это надо?

А зачем люди лезут туда, куда их не просят? В особенности, в политику. Неважно – левый ты или правый, либерал или матерый имперец. Дело тут не в твоих политических взглядах, которые не совпадают с моими. Дело тут в другом. Имеет ли право человек искусства идти в политику, сыпать громкими заявлениями?