– Это решимость, а не самоуверенность, – поправил ее Артемис. – На осмотрительность нет времени. Матери осталось жить всего несколько часов, и волшебному народцу не больше.

Жеребкинс наконец захлопнул разинутый от изумления рот.

– Ты хоть представляешь, сколько заседаний конституционного комитета мы должны провести, чтобы только вынести этот вопрос на рассмотрение Совета?

Артемис небрежно манул рукой:

– Не имеет значения. Я изучил Конституцию волшебного народца. В ней не упомянуты ни люди, ни демоны. Если Номер Первый решит мне помочь, вы не сможете на законных основаниях помешать ему.

В спор вступила Элфи.

– Артемис, это безумие. Путешествия во времени признали незаконными не просто так. Возможные последствия даже незначительного вмешательства могут оказаться катастрофическими.

Артемис грустно улыбнулся:

– Да, конечно, знаменитый парадокс времени. Если я вернусь в прошлое и убью собственного дедушку, то перестану существовать? Лично я согласен с мнением Горбена и Берндта, а эти господа полагают, что последствия уже наступили. Мы можем изменить только будущее, но не прошлое или настоящее. Если я вернусь, значит я уже возвращался.

Элфи было очень жаль Артемиса – болезнь Ангелины пробудила мучительные воспоминания о последних днях ее собственной матери.

– Артемис, мы не имеем права вмешиваться, – мягко произнесла она. – Люди должны жить так, как им предписано судьбой.

Артемис понимал, что должен встать и произнести пафосную речь, доказать свою правоту, но не мог. Он собирался самым наглым образом обмануть своего ближайшего друга, и чувство вины давило почти невыносимо.

– Ты уже вмешалась, Элфи. – Он посмотрел ей прямо в глаза.

Элфи вздрогнула, услышав его слова, и подняла забрало:

– Что ты имеешь в виду?

– Ты вылечила мою мать, вылечила и погубила.

Элфи машинально отпрянула и подняла руку, словно защищаясь от ударов:

– Я? О чем ты говоришь?

Артемис, продолжая лгать, попытался заглушить чувство вины вспышкой ярости:

– Ты вылечила мою мать после осады. Это ты заразила ее чаротропией!

– Это невозможно, – вступился за эльфийку кентавр. – С момента того исцеления прошло несколько лет. Инкубационный период чаротропии длится всего три месяца и может колебаться только в пределах нескольких дней.

– Прежде болезнь не распространялась среди людей, – возразил Артемис. – Это новый штамм. Вы даже не представляете, с чем имеете дело.

От потрясения и сознания своей вины у Элфи задрожали губы. Она поверила Артемису. А тот понимал, что сам заразил мать, когда манипулировал ее памятью.

«Отец, вероятно, тоже болен. А от кого заразился я? И почему я чувствую себя нормально?»

Слишком много загадок, но с разгадками придется подождать. Сейчас необходимо найти противоядие и заручиться помощью волшебного народца, а для этого придется сыграть на их чувстве вины.

– Но я не больна, – возразила Элфи. – Меня проверяли.

– Значит, ты – переносчик, – отрезал Артемис и повернулся к изображению кентавра. – Ведь такое возможно?

Жеребкинс опешил от резкого его тона.

– Если действительно возник новый штамм, то возможно, – согласился он. – Но нельзя делать выводы, основываясь лишь на предположениях…

– В обычных обстоятельствах я бы с тобой согласился. В обычных обстоятельствах я располагал бы временем и мог бы позволить себе проявить объективность. Но моя мать умирает, и подобная роскошь не для меня. Я должен вернуться назад и спасти лемура, и ваш моральный долг – помочь мне. Если вы откажетесь, то, по крайней мере, обещайте мне не препятствовать.

Эльфийка и кентавр молчали. Элфи – из-за угрызений совести. Жеребкинс же судорожно рылся в своей обширной памяти в поисках контраргументов. Безуспешно.