– Знаешь, какая тут глубина? – взглянул он на меня, ухмыляясь. – Я на веревке камень опускал – метров тридцать веревка… Так и не достал.

Я буркнул в ответ, что, мол, не всякому камню на дне лежать охота. Но Тимыч заверил, что у него еще ни один камень самостоятельно не всплывал – камни тут надежные, так что за жмуриков я могу не беспокоиться. А я, вообще-то, за них и не беспокоился, я за нас беспокоился…

Уложить троих ментов, хоть и продажных… Да и есть ли теперь совсем-то непродажные? Ну и эти вроде не такие уж кровососы, просто халтура им неудачная подвернулась… В общем, добром это все явно не закончится.

На середине озера Тимыч остановил лодку. В нее уже набралось воды по щиколотку. Я стал вычерпывать воду ржавой консервной банкой, которая валялась на корме, а Тимыч занялся нашим тяжким грузом. Он укладывал камни в толстые полиэтиленовые пакеты, привязывал их к ногам покойников и сваливал за борт.

Мои недавние конвоиры один за другим, с распростертыми руками и бессмысленным выражением на лицах, шли ко дну. Мутная торфяная вода озера быстро окутывала их непроглядным ржавым туманом, и уже через несколько секунд светлые пергаментные пятна лиц пропадали из виду, словно растворялись в ней. Последним отправился в путь капитан Смолин…

Безмолвный, призрачный уход капитана из этого солнечного мира в иной – холодный и темный – вызывал содрогание. На миг я представил себя на его месте. Темная бездна внизу дышала безысходностью. Ей было безразлично, жив ты или мертв, – она готова была поглотить все что угодно, все, что ей позволят…

Я тревожно огляделся вокруг. Казалось, молчаливый, застывший в безветрии лес по берегам озера наблюдает за нами, беспристрастно оценивая тяжесть преступления… Хотя этот древний лес наверняка повидал и не такое на своем веку. Да и мне приходилось прежде убивать, и с этим, наверно, уже ничего не поделаешь. Однако, видит Бог, я пытался… Я даже стал дезертиром – позорно бежал, нарушил контракт и все такое прочее… Если же говорить на том высокопарном языке, который для меня что-то значил прежде, когда во мне еще теплились романтические иллюзии, – я просто-напросто обесчестил собственное имя. Можете поверить, мне это дорого обошлось… И сделал я это по одной-единственной причине: я больше не хотел убивать. Никого и ни при каких обстоятельствах. «Не убий» – все мое оставшееся достоинство я отдал на растерзание этой древней заповеди.

Насим тогда решил, что у меня башню снесло. Он не думал, что я трус, но мы к тому времени уже плохо понимали друг друга. Вернее, он плохо понимал меня: я-то знал, о чем он думает. Он решил, что миссионеры промыли мне мозги, и надеялся, что это скоро пройдет. Он был неправ. Я никогда не прислушивался к проповедям, меня это не цепляло. На то была другая причина, гораздо более убедительная…

И что теперь?.. Не смог совладать с обстоятельствами?.. Инфантильный детский лепет духовного импотента – слабые оправдания, не стоящие ровным счетом ничего.

Пока мы гребли к мосткам, воды набралось чуть ли не по колено – лодка текла безбожно. Выбравшись на берег, я снял ботинки и отжал носки. Тимычу такая процедура не потребовалась, он был в болотниках.

– Еще кто-нибудь знает про это место? – спросил он, вытягивая лодку из воды.

– Только приблизительно.

– Рано или поздно найдут… Нужно в город возвращаться. Только машину эту куда-нибудь отогнать.

Я взглянул на видавшую виды черную «Волгу», застывшую на подъезде к дому с распахнутыми настежь дверьми.

– Садись в нее, – сказал Тимыч. – Поедешь за мной…

Он открыл скрипучую створку прогнившего деревянного сарая, и я узрел хромированный бампер моего «Тахо»… Вернее, теперь уже его «Тахо».