Умершее на год, ее обоняние возвращалось к жизни.

Ее нос задрожал, ноздри затрепетали, раздуваясь, растягиваясь – будто бабочка, выбирающаяся из кокона. Запахи нахлынули волной. Она сунула липкие пальцы под маску, как будто хотела всосать их, проглотить. Тошнотворный сладковатый запах безжалостно проник в ноздри, заживо разрезая ее, разрывая на части. Он затопил ее с головой, разъедая душу, как серная кислота.

Но ей хотелось еще. Ей хотелось, чтобы запах окружил ее, обхватил, окутал. Темный аромат смерти.

Будто утопающий, которого выбросило на берег, Иви хватала ртом воздух. Как слепой, открывший ночью глаза и увидевший рождественскую елку, море звезд на темном небе, она видела, как из тьмы проступают тени, обретая форму.

Иви вздрогнула, увидев таракана. Посмотрела, как тот замер перед ней, трепеща тонкими усиками. Попыталась его схватить, но он просочился у нее между пальцев. Иви рассмеялась до слез. Переполненная эмоциями до краев, она едва могла дышать.

Трое мужчин стояли рядом, с тревогой наблюдая, как Иви стягивает маску. Босс попытался силой надеть маску обратно. Она отбивалась так, что двое из них оказались на полу, втянутые в нежданную потасовку.

– Иви! – Босс раз за разом выкрикивал ее имя. – Сейчас же надень эту чертову маску!

Когда она наконец перестала сопротивляться, он помог ей встать на ноги и поправил маску со всей возможной осторожностью.

…Запах стал ее наваждением. Паразитом, вселившимся в нее. Иви позволила ему взять контроль над своей душой и телом. Ее имя было лишь именем, именем пленницы или рабыни. Она была марионеткой на веревочке, оболочкой прежней себя. Словно губка, впитывала его, пока сама не растворялась в воздухе, впитываясь в другие вещи в комнате.

В горле у нее что-то булькнуло – одновременно стон и смех. А может, попытка изгнать запах, вытошнить его… Ничего не получилось. Наверное, глубоко внутри ей не хотелось его отпускать.

Иви готова была остаться там до конца жизни, притворяясь, что действительно живет, как делала, пока не лишилась контроля: притворялась, что все нормально и что она не так уж одинока. Стремилась погрузиться в эту вонь, в трупные ароматы, навечно. Она научилась бы жить с ними, точнее, они научили бы ее жить заново. С этого момента она будет стремиться к смерти, но уступать желанию жить.

– Ну вот, вот так… – Босс похлопал ее по плечу, потом обнял одной рукой. – Всё в порядке.

Кислый влажный дух окутал ее, словно воронка из тумана. Впервые со смерти брата Иви разрыдалась до истерики, проливая по Хансу потоки слез и соплей.

Она еще много куда совала свой нос. На свалки и мусороперерабатывающие заводы, в компостные ямы и даже в печально знаменитый общественный туалет на первом этаже парковки в храме Бангка-Люньсян. Бесполезно. В местах, которые казались другим людям невыносимо вонючими, Иви ничего не ощущала.

Пока однажды утром, после бессонной ночи, она не пошла на рынок и не увидела курицу, которая металась на мясницкой колоде, пытаясь расправить крылья и улететь. Курицу зарубили прямо у Иви на глазах, и на долю секунды девушка унюхала запах птичьей крови, а потом и все рыночные ароматы. Это было потрясающе. Великолепно. Она едва не лишилась чувств.

Позднее ей стало ясно, что обоняние возвращается только там, где присутствует телесное разложение. Смерть даровала ей пробуждение. Она совершенно точно выбрала нужную профессию, потому что на местах жестоких преступлений легче всего было практиковаться. Поначалу обоняние могло подводить; ей не хватало зрелости и профессионализма. Запахи наваливались на нее, трудноразличимые, и, недостижимые, ускользали. Самым сильным был запах крови. Он брал верх над всеми остальными, не давая возможности разобраться в них, – оставляя только общее ощущение упадка.