Кроме цикад ей запомнились запахи. Морская соль, гниющая древесина, облезающая краска, собачья моча. Самая сладкая, отдающая фруктами, принадлежала лохматому вожаку стаи. Он был мощный, приземистый и столь же злобный как к людям, так и к другим собакам. Он лаял как сумасшедший, был подозрительным и дерзким, гордым и независимым, но, увидев Ханса, немедленно счел его своей второй половиной. Зафыркал носом, начал тереться об него, облизал ему лицо и руки, ласкаясь. Ханс ответил столь же безграничной любовью. Он назвал пса Капитаном. Встречаясь после долгой разлуки, они вели себя как влюбленные: упирались лбом в лоб, носом к носу, – и стояли так долго-долго.

Иви терпеть не могла Капитана, и он отвечал ей такой же неприязнью. Она ненавидела застарелый дух этой станции, не говоря уже о море. Море было похоже на котел с похлебкой, которую постоянно помешивают властители жизни и смерти. Его запах был слишком сложным, и она от него уставала. Не могла сделать ни вздоха.

Но Хансу там нравилось. Нравилось смотреть на море и заходить в прибой. Нравились виды, нравились цвета. Ради него Иви заставляла себя сидеть на краю кипящего котла, пытаясь дышать пахучим бризом, смотреть, как волны подкатываются к Хансу и его приятелю-псу, который оставляет на пене следы лап, похожие на цветы. Брат подбегал к ней с широкой улыбкой:

– Иви!

– Да?

– Там есть киты? – Он указывал в сторону горизонта.

– А ты как думаешь?

– Думаю, есть. – Он был тогда таким маленьким, таким славным, таким задорным… – Китиха с китенком.

– Если ты считаешь, что есть, значит, должны быть.

– А акулы?

– Конечно. – Она хватала хихикающего брата сзади и губами щекотала волосы у него на затылке. – И ты – мой сегодняшний обед.

По пути от станции до берега они проходили мимо пятерых овечек, пасущихся в проволочном загоне. Дальше дорожка вилась между зарослями дикого винограда и кустами гибискуса, через деревянный мостик, мимо пирса. Ханс скользил вниз по стенке, перебирался через гравий, тетраподы и сухие водоросли. Шаг за шагом.

Во время одной такой вылазки, в то лето, когда Хансу исполнилось семь, их как-то застал внезапный ливень. Они спрятались под шатким пластиковым навесом на крыльце хижины с жестяной крышей. Хозяин – с явной страстью к накопительству – свалил вдоль стены груды всякого хлама.

– Мы совсем промокли! – воскликнул Ханс. Нисколько этим не обеспокоенный, он скакал по грязной луже в своих шлепанцах.

Иви неодобрительно глянула на него. Вытерла лицо, нашла в кармане кошелек и осмотрела липкую массу внутри него. Оставалось надеяться, что кассир на станции примет намокшую стодолларовую купюру. Однако дверь за их спинами внезапно открылась. Иви инстинктивно задвинула брата за себя, прямо под дождь, но Ханс тут же запрыгнул назад на крыльцо. Хозяйкой хижины оказалась старушка, заговорившая с ними на хакка[12], с сильным акцентом. Иви почти не понимала слов, но, судя по жестам, старушка приглашала их зайти внутрь. Не самое мудрое решение, однако осмотрительностью Иви не отличалась. В ее стиле было действовать по наитию, повинуясь внезапному импульсу. Опять же, как говорится в пословице, новорожденный теленок тигра не боится. Она взяла брата за руку и вошла. По углам хижины стояли два котелка, куда падали капли, но в остальном внутри было чисто и сухо. А еще тепло и уютно. Старушка оказалась на редкость заботливой: дала им полотенца, налила чаю и выставила на стол сладости, которых Иви ни разу не видела раньше. У нее был длинный нос, а говорила она исключительно ласково. Ее жесты не были ни слишком резкими, ни слишком плавными – в самый раз. Брат с сестрой в шутку прозвали ее Юбаба, как старую колдунью, хозяйку бани, в «Унесенных призраками»