Понтан полюбил искреннего, скромного, прямого, всегда серьезного Якопо, как сына (собственным сыном он был разочарован). Он надеялся создать при дворе круг умных, знающих и верных людей, способных поддерживать, корректировать и смягчать политику короля, дельного, талантливого и не лишенного добрых качеств, но с детства униженного своим положением бастарда[57] и озлобленного вечными интригами знати. Из планов гуманистического реформирования государства ничего не вышло, а Саннадзаро не стал советником монархов; он стал поэтической славой Неаполя, которая на века пережила Арагонскую династию и вышла далеко за пределы Италии.

Сохранившийся указ о зачислении Саннадзаро в свиту Альфонсо, герцога Калабрии, старшего сына Ферранте и наследника его престола, датирован февралем 1481 года. Альфонсо в то время вел осаду города Отранто, полугодом ранее захваченного турками, и молодой рыцарь должен был находиться, естественно, в войсках, близ своего господина[58].

Вращение в придворной среде несло немалые испытания для цельности натуры Якопо. Жизнь королей и их свиты была наполнена безудержным распутством; подражая нравам имперского Рима, неаполитанская знать проводила досуг с куртизанками в термальных природных купальнях Байи[59]. Понтан, частый посетитель купален, посвятил пухлый сборник эротических стихов на латыни любителям байских утех и их веселым подружкам. Среди адресатов его стихотворных посланий – принцы, вельможи, ученые-гуманитарии, медики, священники, епископы. А вот строки, обращенные к нашему герою – Акцию Искреннему (именно Понтан дал своему юному другу это прозвище, приросшее к нему на всю жизнь)[60]:

О, что тебе, скажи, что толку, Акций,
Прислушиваться к стонам голубиным
Иль Австра[61] бормотаниям гудящим?
Оставь же меналийские чащобы
И тех Амариллид[62], Тебенны льдяной
Насельниц и иссохшего Танагра[63], —
Стремись же к Байям, к миртовому брегу,
Почти сей брег и миртовые Байи.
Здесь – право юности: здесь с девушкою можно
Заняться нежною игрой неутомимо,
Лобзания и легкие укусы
Дарить украдкою друг другу, греясь
В объятьях жарких, можно веселиться
Беспечно среди чаш, огней и хоров.
Таков устав байянских омовений.
Здесь, старику, мне подобает, стычки
И поединки девушек с юнцами
На сладкий мир склонять и на веселье,
К слезам примешивая шутку, а к забаве,
Напротив, слезы. Ибла[64] огорчилась,
Что прикусили язычок? – Повелеваю:
Дружок пусть Ибле пурпурные губки
Отметит яркой меткой. Авл горюет,
Что поцелуев не хватило? – Пусть подружку
Лобзаний одарит тройною мерой.
На Лика часто сердится Ликинна? —
Счинив обоим общие законы,
Любовников связую договором:
Трапезуют пусть вместе, вместе ванну
Имеют, и покоятся на ложе
Совместном, и, соединясь устами,
Друг друга нежат, и единый сон вкушают.
Вот радости какие и утехи
Дадут тебе целительные бани.
Уделят уголок тебе байянцы —
И распростишься с флейтой сицилийской!
«Прощай, туманная Тебенна! – скажешь. —
Меня теперь пусть ублажают баньки!
Ведь Байи чтут и род людской, и боги!»[65]

В начале послания Понтан вышучивает дорогие для юного поэта «аркадские» мотивы. Но Саннадзаро, который в обычной жизни, как покажет дальнейший рассказ, не менее Дон Кихота Ламанчского мог бы претендовать на звание Рыцаря Печального Образа, выказал в данном случае достаточное чувства юмора, чтобы не обидеться. После смерти Понтана он, вместе с друзьями по Академии готовя к печати собрание стихов учителя, включил туда и эту озорную эпистолу.

Как бы то ни было, по собственной ли стыдливости или боясь огорчить строгую и набожную мать, Якопо не увлекся «блаженными баньками» и тамошними «сиренами». Но это расхождение с учителем ни в чем ином не отдалило их друг от друга.