Писатель между тем удовлетворенно крякнул и густым басом, сильно окая, пояснил:

– Эвон, как повернулося все! Проснулся нородец наш! Пробудился, родимый! Это будет выход нородного гнева! Котарсис, простите великодушно за нерусское слово! Там – в книжке моей – знаете что? Там будет отвротительный Ленин! Мелкий человечишко! Клоп истории!..

– А как же Каутский? – прозвучало из зала.

– Что Каутский? – переспросил Гавриил Христофорович, выискивая автора неожиданного вопроса. «Говдань! – догадался он. – Не надо было его приглашать!» А вслух уточнил: – А при чем тут Каутский, товарищ Говдань?

– У меня в книге про Каутского ничего нет! – вмешался в диалог писатель. – У меня про Ленина…

– Вот я и говорю, – продолжил человек с маргариновой обертки, – Каутский утверждал: «Только идиот может отрицать величие Ленина как политика!» Так, кажется… А он Ленина уж точно не любил. Как же тогда ваши слова про клопа истории?…

Писатель насупился.

– Я провел исследование, – обидчиво пробасил он. – Не знаете, тогда и не говорите!

– Эй! – неожиданно послышалось из рядов охранников Говданя. – Ты, борзый, полегче на поворотах! Это кто не знает? Шеф наш??? Да я тебя…

– Сидеть!!! – рявкнул Говдань. – Тут научный спор, а не разборка. Так про что книга-то? – насмешливо обратился он к писателю и демонстративно положил ноги на спинку кресла перед собой. При этом все обратили внимание на то, что на чистейших подошвах черных лакированных ботинок было фабричным способом выбито «Govdan».

– Значит, так, – начал Сладкоухин…

– Не надо, Владимир Сергеевич! – торопливо остановил его Дьяков. – Книгу за пять минут не расскажешь. Вы только про главное…

– Если про главное, – раскраснелся писатель, – то это будет бомба! Комета, взрывающая мозги человеческие! Ленин у меня будет несчастных зайцев убивать!..Десятками, товарищи! Десятками! Коково?! А?!

В зале кто-то зааплодировал. Дьяков встал, прищурился в темноту и по толстенным линзам, по запоминающимся очертаниям фигуры узнал Леру, которая стояла и хлопала в ладоши над головой – как это делают пионеры, когда хотят выразить особое одобрение по поводу происходящего.

– Валерия Ильинична! А вас кто сюда пригласил? Кто пустил сюда эту женщину?! – грозно обратился в зал Гавриил Христофорович.

– Я сама сюда пришла! – отважно ответила Старосельская.

Дьяков понял бессмысленность собственного гнева и безнадежно махнул рукой – мол, куда тут деваться, раз пришла. Он животом подтолкнул писателя, и тот неуклюже плюхнулся на свое место.

Гавриил Христофорович попытался двинуться дальше, но передумал и просто ткнул микрофоном во второй ряд, прямо над головой пыхтящего от возбуждения литератора.

– Николай Сергеевич! Подымитесь, голубчик! Дайте пожму вашу мужественную руку! – Дьяков обменялся рукопожатиями с симпатичным офицером в погонах полковника. – Товарищи! А это Николай Сергеевич Плотников! Тот самый.

В зале зааплодировали – теперь уже несколько человек сразу.

– …Николай Сергеевич, как вы знаете, отослал свой партбилет Михаилу Семеновичу Горбачеву! Но, товарищи, Михаил Семенович билет Николаю Сергеевичу вернул! Более того – похвалил за смелость и буквально два дня назад повысил Николая Сергеевича в звании. До полковника! Поприветствуем, товарищи, это справедливое и смелое решение нашего генерального секретаря, товарища Михаила Семеновича Горбачева.

Снова раздались аплодисменты…

– Но это еще не все, товарищи! Нашему геройскому офицеру предложена работа в аппарате ЦК КПСС. Со вчерашнего дня Николай Сергеевич заместитель заведующего идеологическим отделом Центрального комитета нашей коммунистической партии. Видите, товарищи! Вот вам и пример, как обновляется наша партия. Прямо на глазах! Скажете нам что-нибудь, Николай Сергеевич?