«Спокойно, спокойно, все нормально, просто бред какой-то, идиотизм, никто за мной не следит, никому я не нужен… Сорвался, с кем не бывает, время такое…»

«Какое?..»

Вдруг закрапал крупными каплями легкий редкий дождь, постукивая по каске.

С протяжным свистом снаряд ударил чуть поодаль, взметнув в воздух опаленные комья грунта и человеческие тела с нелепо раскинутыми конечностями, а некоторые – уже без них. Истошные крики потонули в грохоте, ударной волной вышибло стекла в близлежащих домах, и они заплясали крупными осколками по асфальту. Следующий залп лег левее, пробил ствол дерева насквозь, содрогнул землю и вывернул корни. Дерево, жалобно скрипя, накренилось и мертво застыло. Вдали застрокотала автоматическая пушка, решетя другие деревья, вычерчивая на поверхностях ямки. Пули и осколки рикошетили, вздымая в паленую атмосферу обрывки листвы, желтые щепки и бетонную пыль. Ямы за спиной курились дымом, звук снова куда-то пропал, а в ноздри ударил горький запах пороха и горелого мяса…

Антон пригнулся, метнулся к ближайшей мусорке, закрылся за баком, бросил потрепанный автомат и обхватил руками голову. Земля вибрировала и содрогалась под градом разрывов, воздух помутнел. По тонкому металлу мусорного бака и по целлофану пакетов внутри стучали пригоршни вырванной земли. В наушнике орал что-то чудом выживший командир, только контуженному – не разобрать, лишь бы выжить в обстреле, а там разберемся.

Короткими перебежками, прячась за контейнерами, чудом уцелевшими скамейками, изломанными пнями, даже изуродованными трупами, Антон двигался куда-то вперед, иногда отстреливаясь в дымную пустоту. Автомат дрожал в руках, от раскаленного ствола шел дымок, а обстрел все не заканчивался, и врага не видать – накрыли их с удобной позиции, будто поджидали. Говорил старшина накануне: «На смерть идем, на смерть.», – но не слушал его никто.

Смерть собирала свою жатву: очередной снаряд угодил в соседнее здание, прошел дырой сквозь стену и взорвался где-то внутри подвала, вышибая облачка пыли и человеческие кровавые останки из оконных проемов. Здание вздрогнуло напряжно, на секунду замерло, потом содрогнулось и осело, плюясь во все стороны бетонной крошкой.

Видимости – никакой, лицо обдает жаром огня, глаза слезятся из-за едкого дыма, из ушей сочится теплая кровь, вокруг свистят роковые капли свинца, а Антон все никак не подохнет в своих отчаянных перебежках, будто на небе какой-то ангел все же его хранит ценой собственного бессмертия.

Метнется через десяток метров, стреляя в пустоту на ходу, гулко долбанется спиной об очередное укрытие, проверит магазин, сменит его, если опустел или близок к тому, передернет затвор, вопьется напряженными побелевшими пальцами в автомат, выскочит после нового разрыва, ушедшего опять мимо, и снова это все – бессознательный, рефлекторный бег, ожидание то ли смерти с косой, то ли ангела с тех самых проклятых небес. Оба собирают души, и уже плевать куда, лишь бы – отсюда.

Впереди узким ущельем серел проем между зданиями, с каждой перебежкой становился все ближе и ближе. Живых людей вокруг совсем не осталось – вскрики утонули в грохоте пушек, в наушнике давно трескали помехи, простреленные тела на полушаге ныряли потяжелевшими головами в лужицы грязи и оставались в них лежать. Чудом уцелевшие здания изрешетило снарядами, на месте дворового парка – однородное месиво дымящихся щепок, обглоданных жадными крупнокалиберными орудиями пней, глубоких ям и обезображенных человеческих тел.

Антон слышал только стук своего сердца и иногда – как содрогался кашлем, стараясь дышать через плотный рукав армейского обмундирования, только безуспешно – он давно порвался, пропитался бетонной пылью и грязной кровью. Своей или чьей-то – не понять, нервы будто отсекло анестезией: никаких ощущений и ниоткуда. Если ранило – добежит и тогда уж упадет замертво, но не раньше.