– Адольф, – спросил я, – а как тебя звали дома? У тебя было домашнее имя?

– Никак, – сказал он. – Мама меня иногда звала Ади. Но редко.

– А как мне тебя называть? Коротко? У тебя в школе было прозвище?

– Как хочешь, – он пожал плечами. – А разве Адольф – это длинно? Один дурак в рисовальном училище называл меня Дельфином. Он говорил: «У тебя рожа, как у дельфина». Ну и пускай. Мне нравятся дельфины. Они симпатичные. Можешь звать меня так, мне даже нравится.

– Мне тоже, – сказал я. – Давай я буду звать тебя Дофин. Дельфин по-французски дофин. Дофин значит «принц».

– Какая связь? – спросил он. – Между дельфином и принцем?

– Ну, у них, у французских принцев, на гербе были дельфины. Кажется. Я где-то читал.

– Какой ты образованный человек, – сказал он. – Все знаешь.

– Да что ты, какое там. Ничего я не знаю.

Я просто прочитал много книг.

Вдруг мне показалось, что у него великая будущность. Принц искусства. Он поступит в Академию художеств, станет великим мастером, а я потом напишу в мемуарах, как пил с ним кофе в Вене. Конечно же, я ни за что не напишу, что я его подкормил голодного, купил ему пару булочек. Кроме того, я не знаю, голодный он или так, дурака валяет. Но в любом случае приятный паренек.

– А я вот люблю русских, – вдруг сказал он, как будто отзываясь на мою мысль. – Они хорошие. В прошлом году у меня был один очень тяжелый месяц. Я ходил продавать свои картины, просто по богатым кварталам. Не здесь. В другом городе. Неважно. Никто не хотел ничего купить.

А одна русская семья… о, они пригласили меня в дом, позвали к столу, накормили обедом и купили у меня три акварели. Джузеппе, я видел, что мои работы им не нравятся. У них на стенах висели настоящие картины. Я не знаю, чьи картины, но я видел, что это дорогие картины больших мастеров. Им просто было меня жаль. Но ни слова обидной жалости. Купили и пожелали успехов.

Я поклялся, Джузеппе. Я поклялся, что никогда их не забуду. Я им так и сказал: «Клянусь, я никогда вас не забуду». Знаешь, Джузеппе, мне в этот момент захотелось стать революционером, захотелось возглавить борьбу за свободу народа, а потом, ах, а потом, совсем потом, чтобы мои бойцы ликвидировали богатые кварталы, чтобы жадных богачей ссылали бы в далекую русскую Сибирь…

– В Сибирь? – изумился я.

– Конечно, Джузеппе, ведь революция будет всемирная, а как же иначе! Весь мир подымется против несправедливости! Хорошо, не в Сибирь, так в Южную Америку. И вот ко мне придет изможденная старушка и скажет: «Господин Гитлер, господин вождь революции…» Я ее поправлю, я скажу: «Не господин, а товарищ Гитлер, товарищ вождь!» И она скажет: «Товарищ вождь Гитлер, помните, в двенадцатом году вы постучались в наши двери, и мы купили ваши акварели, и вы поклялись, что нас не забудете? И вот нас выгнали на улицу, нас собираются сослать в Сибирь, мой муж стар и очень болен, он не перенесет этой ссылки, вы же поклялись…» И я воскликну: «Конечно, я помню! Мое слово нерушимо!» – и прикажу оставить их в покое. Прикажу дать им маленький домик, пенсию и бесплатного доктора. И я только возьму с нее обещание никому об этом не рассказывать, чтоб это была моя тайна, главный Грааль моей души. Потому что меня будут считать жестоким деспотом, клятвопреступником, подлецом.

А что, Джузеппе, ты думаешь, что революцию можно сделать в белом костюме? И чтобы потом на нем ни пятнышка? Придется и убивать, и даже предавать кого-то – да, предавать бывших друзей, но ради великой мировой цели, – и это будет жутко давить на меня. Особенно вот это всеобщее мнение обо мне. Мне будут сниться ужасные сны. Тяжело будет жить, когда все считают тебя негодяем. Но я буду знать, что на самом-то деле я хороший человек. Который помнит добро и держит слово. Спасибо и тебе, Джузеппе. Ты безо всякой просьбы дал мне поесть. Правда, я вел себя нагло, но ты тем более мог послать меня куда подальше… Поэтому… Поэтому я, конечно, не обещаю тебе, что выполню любую твою просьбу, но…