В Минске, в штабе округа, считай, повезло. Полковой комиссар (три «шпалы», черный кант), бегло проглядев его бумаги, первым делом поинтересовался гражданской специальностью. Узнав оную, поморщился, словно лимона вкусив, и без особой надежды поинтересовался на предмет навыков иных, более полезных в данный непростой момент. Знание немецкого комиссара почему-то не заинтересовало, как и невеликий, но все же имеющийся лекторский опыт. Тогда он вспомнил интернат и машины, которые довелось ремонтировать под чутким руководством дяди Николая. Комиссар кивнул, вполне удовлетворенный, и, бегло проглядев какой-то список, сообщил, что имеется вакантная должность в одном из БАО. С тем и отправил с глаз долой прямиком в «кадры».

Что такое БАО, он узнал, только получив на руки предписание. Равно как и то, что довелось попасть в авиацию, пусть и не в ту, что летает. Последнее слегка огорчило, только что купленные в минском военторге общевойсковые петлицы (две на гимнастерку, две на шинель) оказались не нужны.

Новые петлицы, синие с черным комиссарским кантом, он успел получить все у того же соседа-старшины. И даже пришить успел. Треугольников столько же – по четыре на петлицу, но старшина в роте, считай, первый после командира, а кем предстоит быть ему, замполитрука (поди выговори!), спросить не у кого. Комроты направил к комиссару, а того, как на грех, не оказалось на месте. В нетях, как выразились бы предки. Батальонный «молчи-молчи», молодой и очень серьезный паренек, предположил со знанием дела, что в роту новоприбывшего направлять не будут, а назначат сразу заместителем комиссара. Работы много, половина состава из только что набранных по линии БУС[4], поэтому настроение у людей разное. Заодно посоветовал спрятать личные документы в батальонный сейф, потому как жить придется в палатке, где тумбочка одна на отделение и та самодельная, сбитая из досок.

Комсомольский билет исчез за стальной дверцей как раз перед ужином. Личное время ушло на перешивание петлиц, а перед отбоем всезнающий сосед предупредил об учебной тревоге. Обо всем прочем предстояло узнать назавтра.

Завтра наступило слишком рано.

Голова болела, в ушах стоял звон, но веки он сумел разлепить. И даже привстал, опираясь на локти. Взглянул, глазам не поверив. Локоть скользнул по земле.

…Горели самолеты, легкие одномоторные Р-Z[5], горел деревянный штабной домик, и земля горела – слева, где еще недавно стояли бензовозы. Ночь отступила, желтое пламя отогнало тьму, обострив контуры и сгустив цвет. Лежащие на земле люди казались черными, их было много, очень много. И такими же черными были фигуры тех, что неторопливо шли по взлетному полю от самолета к самолету, превращая боевые машины в пылающие темным огнем костры. В этих фигурах имелось что-то заведомо неправильное, чему здесь, в расположении 5-го легкобомбардировочного полка, к которому причислен его БАО, не место. Он всмотрелся и понял. Силуэты! Шинели и короткие карабины еще можно спутать, но на головах у поджигателей фуражки – польские, их, кажется, называют конфедератками…

Поляки?!

Двое в фуражках, что были поближе, переглянулись и неторопливо двинулись в его сторону.

Он понял, что ждать больше нечего, и встал, безоружный, в расстегнутой шинели. Ремень где-то потерялся, фуражка сползла на левое ухо. Тот, что шел первым, задержался возле одного из тел, вскинул карабин…

Т-тох!

Тело дернулось… Застыло.

Он оглянулся. Сзади, где палатки, было заметно темнее, а дальше, у близкой лесной опушки, ночь стояла тяжелой стеной.

Надо бежать. И он побежал.