– Музей в Котбусе фрайкор[17] разгромил, так что смотреть уже нечего. И папу, и деда, и всех остальных уважали, но знаться не хотели. Вспомни, Отомар, на праздники наши семейные только свои, родичи, собирались, даже тех, кто рядом жил, не было. А когда мы с тобой в классе решили на разных партах сидеть? Никто ни ко мне, ни к тебе в соседи не захотел. Играли без нас, дрались – тоже. Но и здоровались первыми, потому что родители велели.

– Крабат!.. Кра-абат!..

– Не смейся, брат. Ты теперь – Метеор, сын Небесного камня, победитель Мельника. И никакая физика с математикой, даже высшей, тому не помеха. А я младший, мне просто колдовской крови плеснули, отравили до́ смерти. Не хочу! Потому и меняю не только фамилию, имя тоже. Хорошим парнем был Гандрий Шадовиц, жаль, прожил мало!

Пустая комната отчего дома. На столе – глиняные поминальные стаканчики, початая бутыль. Билеты до Берлина уже куплены. Прощай, родная Лужица, навсегда прощай!

– Значит… Значит, мы с тобой уже не братья, герр Харальд Пейпер?

– Куда я от тебя денусь, герр Марек Шадов? Мы же с тобой две половинки! Если, конечно, тебе не зазорно иметь в братьях немца.

Налили на донышко, выпили молча…

– А помнишь, Гандрий, мама пела? «Slodka mlodost’, zlotyj chas…»

– «Mlodost’ – son rosplunje, kaz sneg weschni rozstae…» Не добивай, Отомар, и так жить не хочется.

Тогда, в гулком, брошенном родительском доме, младший наследник славной семьи просветителей Лужицкого края, потомственный колдун Гандрий Шадовиц в последний раз заплакал. Харальд Пейпер, «старый боец» с золотым партийным значком, плакать не умел. Слыл человеком холодным, расчетливым, даже бездушным.

– Меньше бы тебе цинизма, Харальд! – упрекали его партайгеноссен.

– Еще меньше? – удивлялся он.

Чужой, с мертвеца, пистолет брать не стал, побрезговал. Зато воспользовался чистым носовым платком, наскоро убрав кровяные потеки со стекла. Деньги… Бронзовый служебный жетон с орлом на аверсе и четырьмя цифрами на обратной стороне… Сигареты «Ramses» – початая пачка и еще одна, целая… Золотая (ого!) зажигалка…

Немного с тебя прибыли, сын юриста!

Осталось одно – попрощаться с сослуживцем перед тем, как открыть дверцу и вытолкнуть труп на пыльную обочину. Проводить, напутствовать, иначе не по-людски выйдет. Какие бы слова найти, чтобы от души, от чистого сердца? Слаб немецкий язык. Помогай, velikij, moguchij, pravdivyj i svobodnyj!

– Idi, s-suka!..[18]

Прежде чем жить дальше, Харальд Пейпер закрыл глаза, проверяя Судьбу. Темно! Просто темно, страшная зелень исчезла без следа, мир вновь стал правильным, предсказуемым и логичным. Сын колдуна, улыбнувшись по-волчьи, в полный оскал, повел плечами, сбрасывая усталость. Теперь – последнее, перед тем как завести мотор и уехать в неизвестность.

Из машины выбрался через правую дверцу, чтобы не топтаться по мертвому телу. На шоссе пусто, а если кто увидит, остановится – не беда. Бронзовый жетон СД под нос – и пулю промеж глаз. Меньше цинизма, говорите?

Задняя дверца…

Девушка сидела недвижно, подбородок вниз, глаза закрыты. Да и какой смысл дергаться, если на запястьях – сталь наручников, а на губах и лодыжках – изолента в три слоя? Хуппенкотен расстарался, упаковал на славу. Вот и пусть лежат рядом! Стандартная процедура требовала оттащить фигуранта подальше, чтобы с дороги не увидели, но гауптштурмфюрер СС (бывший? пожалуй, да!) решил оставить визитную карточку.

Любуйся, К-козел!

О той, которую они с Хуппенкотеном сняли с поезда, Харальд ничего не знал, лишь фамилию и приметы. Девятнадцать лет, волосы светлые, глаза голубые, черты лица – мелкие, нос – пуговка, узкие губы…