Син посмотрел в его безумное бледное лицо, открыл резко дверь:

– Ну, пока.

– Прости, – Кай обернулся у порога. – Боишься оставаться?

– Нет, я же взрослый, – Син улыбнулся, а делал он это чудесно, он был очень красивым. – У меня есть горячий чай и новая книга. Ты прав, я жив, и этому надо радоваться. Я вообще радостный человек. И это всего лишь квартира, что теперь поделаешь. В квартирах привидения не живут, не развернешься.

– Мы увидимся, – шагнул и поцеловал его в щеку, Син коснулся щеки, будто кожа стала новой, излечился от проказы, как в Средние века от прикосновения короля; а Кай уже побежал, в лифт, вниз, из подъезда, машина на месте. И шахматы, и книги. И пахло слабо виноградом. Кай включил радио – что будет? ерунда? или что-то значимое, знакомое? Играл Моби, «Every you end», это было знакомое; «надеюсь, дорога тоже»; Кай вывел машину из города на трассу – все пока одинаково; пошел на предпоследней – ветер разбивал о стекло белых, словно напудренных, мотыльков. Он помнил поворот – они так ехали на работу, но здесь, Син был прав, все заросло; и машина застряла, забуксовала, потом двинулась еле-еле, ветки царапали бока. Бесполезно. Кай вылез, тяжело дыша, будто не ехал, бежал всю дорогу; достал рюкзак, погладил машину по боку и пошел вперед, сквозь кустарник. Ему казалось, что придется идти целую вечность: на машине дорога до маяка, по нормальной гравийке, занимала пятнадцать минут, а здесь, по этому лесу Спящей красавицы, – как минимум ползти до одиннадцати утра. Но на обрыв он вышел резко и за те же пятнадцать минут; весь ободранный, по щеке сочилась кровь. Маяк стоял во всей красе – огромный, обвалившийся со стороны моря, черный, Кай почувствовал пропасть под ногами – «глубина страшная и острые камни» – и запах моря, соленый, холодный, Ледяная Дева только и ждет на дне; Кай уцепился за ветку, поймал равновесие, подождал, пока глаза привыкнут к этой темноте, не лесной, и пошел, осторожно, как канатоходец над площадью Звезды.

Предмет – это сам маяк? Кай ободрал все ладони, пока добрался и спрыгнул на камень. Маяк был высоким, как настоящая башня; с моря рванул ветер, точно желая сбить Кая с ног. Под ногами захрустели давно битые бутылки. Когда-то сюда, видимо, ездили молодожены – пить шампанское, повязывать ленточки, фотографироваться на фоне. И внутри все, наверное, исписано: «Вася плюс Катя», никаких тебе афоризмов. Башни уже больше не держат мир, их не атакуют, не осаждают, за ними не прячутся – это просто развалины. Кай прикоснулся к черному камню – голос времени был тихим-тихим, маяк казался таким старым, что не помнил, как его зовут. Лестница и верхняя площадка еще целы. Кай почувствовал себя героем из братства кольца: разжечь костер, чтобы увидели в горах, прислали войско в помощь – противостоять тьме. Он медленно-медленно поднимался по железной лестнице, она дрожала и скрипела, перила были грязными, заплесневелыми, мрак стоял полнейший – словно рассвет отменили, поменяли меридианы, и теперь здесь полгода ночь. На площадке ветер гонял мусор – и качал фонарь, разбитый временем. Маяк был давно мертв. Кай снял фонарь с площадки, собрал в ее центр мусор – засохшие ветки, какие-то сырые картонки, занесенные ветром, как в другие края заносит диковинные растения, – и попытался поджечь; но огонь гас от ветра, сырого и соленого, как в рыболовецкой деревне; тогда Кай достал книги, кинул – и Нерон вспыхнул, как деревянный дом, Рембо же загорался медленно, словно разговаривая с огнем. Кай хотел пошевелить веткой, и вдруг костер полыхнул, Кай отпрыгнул, а костер оживал, разрастался, поднялся ввысь, будто жертвенный, и в море пошел луч, огромный, ясный, белоснежный; и Кай увидел в нем – корабли, сверкающие, разноцветные, разные: фрегаты и каравеллы, броненосцы и лайнеры; а потом луч ушел в самое небо; и небо открылось, тучи скручивались, как молоко в горячем чае, заалело, словно огромная роза расцвела в небе, растеклась кровью; вдруг хлынул ослепительный свет – и Кай увидел ангелов с мечами, в сверкающих доспехах, с крыльями величиной с город; а город под небом золотым состарился, разрушился и зарос ветвями – все в секунды; маяк дрожал под ногами Кая, и рос-рос в вышину, и стал огромной башней, упирающейся в облака – белые, голубые, серые; они проносились над башней, над городом, над лицом Кая с головокружительной скоростью. У подножия башни расцвело поле красных роз – и у края поля Кай заметил молодого человека в сутане, смотревшего вверх без страха; а башня все росла, и шел дождь, и шел град, и снег огромными хлопьями, и палило солнце, и луна меняла свой облик, и летели птицы, и город вновь поднялся – небоскребы, улицы, машины; потом опять на землю упала ночь – а город сверкал, как капля росы, как новогодняя гирлянда, и маяк поднимался в высоту, и огонь на его площадке превратился в звезду – первую утреннюю, Энджи. И Кай увидел в ней, как в хрустальном шаре, тысячи миров – они были словно разные комнаты, и кто-то шел по лесенке с лампой и искал свой. А потом звезда разрослась до Вселенной, Кай увидел, как в ней трепещут миры, уже не комнаты, а розовые, лазоревые, изумрудные галактики, и медленно плывут, томно рыбки в аквариуме; Кай шагнул, протянул руку к Земле, звезда вспыхнула, и свет ударил Кая в грудь, в самое сердце, разорвал пополам, и все закружилось – в огромной разноцветной воронке, Кай полетел по камням, упал, ударился об острый и потерял сознание…