– Ко мне никак, я живу с родителями, – быстро проговорил Кай. Свалился с луны, столь же невероятно. Син ничего не ответил; они шли и шли, просто молчали, потом Син стал рассказывать еще какие-то вещи про друзей: кто чем занимается, как они сделали клуб, какие вечеринки готовят, но имени Венеры он не произносил. «В книжный?» Кай увидел витрины книжного. В одной сидел в кресле восковый Джойс и писал что-то, лист бумаги на коленях, рядом трость, плащ и потертая шляпа, а в другой витрине, словно из колоды карт, из книг была построена башня. Они положили бутылку в шкафчик и побрели, размахивая ключом с номерком, среди полок. Продавец молча выглянул из подсобки, зевнул: «помочь?» – «не, спите, все равно много не унесем, извините наш трехкрейцеровый юмор».

– Ты что любишь?

– Реалистов, натуралистов, стихи Рембо, Аполлинера и Гиппиус, и что-нибудь веселое – «Тайный дневник Адриана Моула» Сью Таунсенд, и про море – Мелвилла, О'Брайена.

– Это неестественно – быть таким сформированным. У тебя, небось, еще семья есть: ребенок, любимый человек? – Кай улыбнулся, этот Син был совсем другим – проницательным и жадным, робким и резким, словно подросток, умеющий виртуозно играть на пианино.

– Да, что-то такое… только в другом мире. Трехгрошовый юмор.

Син отвернулся и пошел вдоль полок, проводя по корешкам рукой, словно выберет на ощупь, как фрукт – на вкус, на запах; он умеет так читать, сквозь картон и ценники, и нравятся ему книги новые, небольшие, лакированные, фантастика, Азимов и Желязны, или современные, эксцентричные, Питер Хёг, например, или то, что любят все: японская проза, детективы про тамплиеров и прочие католические загадки. Или совсем уж детские, добрые, сказки. Туве Янссон про муми-троллей. Сент-Экзюпери ему не подойдет, и Достоевский тоже. Син шел и шел; и остановился. Точно. «Смилла и ее чувство снега». Кай не читал и половины из того, что называла Венера, но нахватался названий и имен и привык, что она книгами описывала людей; «ему нравится исключительно Павич, изысканный, но немудрый» – и, значит, человек такой: зеленый, бархатный, с бахромой, изысканный, но как-то привычно, устоявшееся представление об изысканности, как глянцевый журнал; детское черное и белое, золотое и серебряное. Сама она любила Андерсена и Александра Грина, Достоевского, «Преступление и наказание» – «потому что Раскольников красивый», Гофмана и Диккенса.

– А ты – ничего не выберешь? – сонный продавец вышел из подсобки, пробил чек, дал Сину под книгу коричневый бумажный пакет с символикой магазина, раньше такие давали в зеленных лавках; Кай восхитился: надо предложить Венере.

Ты же угадал – у меня все есть, – и они вытащили вино и вновь вышли в ночь. Кай уже понял, что Венеры Син не знает. Или Венера занимается не книгами. Вином? Одеждой? Прокатом маскарадных костюмов? Кай еле поспевал за Сином – тот был выше и сильнее; иногда он внезапно тормозил возле очередной витрины, или кафе, или ночной сценки: старичок, не бомж, просто бедный, ищет бутылки в бачке, – и Кай налетал на него. «Красиво, правда? Ах, я хотел бы все вещи на свете» «ты лопнешь» «знаю»; в другом магазине они купили еще корзинку деликатесов: паштет из гусиной печенки, с грибами и сливками, сыр с плесенью, язык, яблоки и клубнику; в одной витрине висели гирляндами сотни телевизоров, крошечные и огромные, и все крутили музыкальный канал – концерт, сине-красные лица, и Кай узнал братьев – Фреда и Вилли де Вильде, остановился; «моя любимая группа, – сказал Син в спину, – впрочем, их все любят, это массовый психоз»; в ночном кафе – там играла тоже скрипка, какая-то девушка-еврейка, – они выпили кофе: Син – глясе, Кай – свое шоколадное капучино; а старичку у мусорки Син дал денег.