– Подарок Габриэлю ван Хельсингу, – сказал Кай; Джастин вздрогнула; будто хлопнула дверь, а человек думал, что один; обернулась на Кая, и он увидел, что она его боится, как дурного предсказания от гадалки.

– Откуда вы знаете Габриэля?

– Да не знаю я Габриэля, я просто знаю о нем.

– Откуда? Вы читаете мысли?

Кай удивился.

– Нет.

– У меня был знакомый, который читал мысли, странный мальчик-актер, очень красивый человек, такие настоящие, синие глаза, как в книжках пишут: сапфиры, фиалки в прозрачном ручье; он умер в прошлом году, – она налила кипяток, руки у нее дрожали, как у застенчивого, вынужденного вслух прочитать толпе заметку из газеты о повышении тарифов, – Оливер Рафаэль… однажды я сидела за столом у него в гостях и не знала, положил ли он мне сахара в чай, все думала, а он как крикнет из соседней комнаты: «да, положил, две ложки, как ты любишь!» – и засмеялась тихо; лицо же ее оставалось напряженным, словно вернулась домой с работы, а дома куча дел: погладить, вынести мусор, приготовить ужин, позвонить больной маме… – Откуда вы знаете о подарке?

– Вы мне не поверите.

– Поверю, ведь о подарке никто не знает, даже сам Габриэль; у меня целый стол подарков Габриэлю, но ни один я не подарила, и этот тоже; он так и уехал, даже не знал, что я… и, может быть, я его больше никогда не увижу, – она охнула от боли, как от внезапной желудочной, сползла на пол и там зарыдала, давясь, закрывая рот, чтобы никто не услышал: родители, старший брат; привычка с детства; Кай сел рядом с ней, обнял ее, она была тяжелая, теплая, как кот, как Люэс; Джастин уткнулась, спряталась ему в подмышку, словно они и в этом мире знакомы уже сто лет, и ждали, когда это пройдет, как обычно ждут дождя – хоть бы никогда не заканчивался…

– Так вы кто? – спросила она потом шепотом, сморкаясь в салфетку, открыла ящик стола, не вставая с пола; квартира ее была маленькой, как мышиная норка. – Чай остыл, подогреть?

– Я из другого мира, параллельного вашему; уф, ну и бред, извините. Да, давайте подогреем.

– Из будущего, что ли?

– Нет, просто параллельного, – Кай сначала почему-то рассказал о вечеринке у группы братьев де Вильде, потом о магазине мамы Венеры, потом о городе – как из него уходят люди, словно река мелеет; Джастин слушала внимательно, будто в мире скоро не будет книг, и надо их запоминать, и вот сейчас ей читают на запоминание Шекспира или самого Брэдбери; чай они подогрели, Джастин вытащила печенье – в виде ракушек, хрустящие, желтые, внутри вместо жемчуга – черничный джем, и шоколадку – черную, жирную, бельгийскую, в грубой серой бумаге, для ценителей.

– Венера – кто это? – и Кай понял, что она не просто верит, она понимает – как всегда, чудесная Джастин, лучший друг на свете…

– Девушка, которую я люблю, – и Кай рассказал о ночи, когда родился их мальчик, Руди, – в настоящий снежный ураган; словно мир сопротивлялся Руди, словно Руди – будущий великий Темный; они еле-еле дождались скорой; на дорогах были пробки; и Венера держала Кая за руку и пела тихо одну и ту же песенку: «Летит Жозефина в крылатой машине»; и совсем не кричала, не сжимала до крови, просто бесконечные остановки, удары ветра в стены машины и тихий голос; у Кая кружилась голова: Венера рожает их ребенка; год назад он и вообразить себе такого не мог – лишь бы услышать ее голос в трубке телефона: «а, Кай, привет, тут Джастин попросила Elastica, можно? мы наглые, наверное, прости, с нас хорошее вино…»; а потом ее увезли в больницу, он думал, ему не хватит пачки «Честерфилда»; но медсестра вышла буквально через минуту и сказала, улыбаясь: «у вас сын»; и его пустили к ним – к ним: Венера лежала в своей одежде, ее даже переодеть не успели, только простынь накинули; ни крови, ни запаха лекарств, а только ее запах – нероли, иланг-иланг – и что-то маленькое; «это оно?» «ага»; и они начали тихо смеяться и трогать Руди за лапки.