– Это что за институт такой? Кого лечить будешь?

– Женщин. Но сперва выучусь. – Она вынула из бархатного ридикюля бумажку и, развернув, положила на стол под лампу. Но заметив удивленные глаза Луши, опомнилась. – Ой, я забыла, что ты неграмотная у нас. Луша, а не пойти ли тебе учиться. Хочешь, устрою в вечерний воскресный класс для рабочих?

– А детишков куды? Или с ними можно? – хмыкнула та, разливая по стаканам компот из крыжовника. – Айда, пить! – грозно скомандовала и ребята в грубых рубашонках до пят, спрыгнув с кровати, ухватились за стакан, дергая каждый к себе, пока не выплеснули часть на пол. – Я вам! – прикрикнула мать, отобрала стакан, и сама напоила каждого. – И в кого ты у нас такая умная! Не иначе мамка твоя с барином согрешила, – присаживаясь за стол, Луша подперла голову изрядными кулаками – иной мужик позавидует, – и нежно взглянула на сияющую племянницу.

– Что ты такое говоришь…

– Да, ладно. Теперь то, что думать. А если и согрешила, так только на пользу. Вона какая разумница уродилась.

– Ой, выдумаешь тоже… – девушка, потрясла в воздухе бумажкой. – Вот это документ. Стипендию мне назначили. Отучусь и поеду в наш уезд. Доктором.

– А скока учиться?

– Пять лет.

– Ох, долгонько… – покачала головой Луша и зыркнула через плечо на кровать, где под одеялом уже сопели круглолицые счастливые ребята, мгновенно уснувшие, после сладкого ужина. – Я что тебя звала-то… – замялась тетка, старательно подбирая слова, чтобы не напугать родственницу. – Как бы тебе сказать… Эта… Ходю я в другой мир… – наконец, выдавила она, и золотистые брови на мгновенье подпрыгнули, будто Луша и сама изумилась таким словам.

Лампушка оторвалась от бумажки, которую разглядывала не без удовольствия и внимательно посмотрела на родственницу. Не зря та показалась ей какой-то бледной. Не захворала ли… Девушка взяла тетку за руку, легкими пальчиками пробежалась по запястью и, найдя пульсирующую жилку, уверенно прижала. После припала ухом к груди – сердце тетки колотилось без сбоев, четко и ровно. Лоб холодный – губами проверила.

– Ты знаешь, что. Ты воду не пей сырую. И ребятам только кипяченную давай. Руки после уборной мойте. Дети пусть сидят дома пока. В Петербурге снова холера.

– Да, кака холера! Это хуже! Уносит меня, не знамо куды… Вроде город тот же, ан все в нем чужое и страшное. Афтомобилев тьма на улицах. Огни горят на домах и всякие слова светятся. Жутко мне. Только на кладбище и спасаюсь. Началось все после того как птицу я увидала. Прозрачную такую…с длинным хвостом. Бабы сказывали, это твой Пель в башне адское зелье варит. Алхимничает.

– Да, что ты такое говоришь… – Лампушка удивленно сморщилась и тут же попыталась успокоить разволновавшуюся родственницу. Мягкие маленькие ладошки ласково поймали твердую теткину. Но та выдернула натруженную пятерню и спрятала обе руки под передник, сделавшись в миг кой-то холодной и отстраненной.

– Не веришь. – Синеватые огоньки играли всполохами на напряженном лице. Губы сжались в струну.

В глазах Лампушки забрезжил ужас. Ей стало трудно дышать, как будто воздух сгустился, превратившись из жидкого бульона в вязкий кисель. За окном громыхнуло. По жестяному карнизу ударили первые тяжелые капли летнего ливня. Она поднялась, путающимися пальцами растянула верхние пуговки на блузке и тут же снова опустилась на стул.

– И давно с тобой такое происходит? – Тихий потерянный голос, едва различимый за шумом дождя и раскатами грома, дрожал.

– Почитай с год…

– А ты ничего у доктора в лаборатории не прихватила случайно…– сконфуженно поинтересовалась Лампушка, заподозрив тетку не в воровстве, конечно, а в неосторожном обращении с реактивами и препаратами. Сама девушка никогда не была в лаборатории, но все знали, что та существует и профессор проводит там какие-то опыты. Она сама хлопотала, чтобы родственницу взяли поломойкой в аптеку, и точно знала, что Луша пару раз была вызвана самим Пелем убрать, что-то в подвале. Девушка не была любопытна и потому совсем не интересовалась, тем, что находилось внизу за замками. Да и неграмотная Луша вряд ли толково могла описать увиденное. Профессор наверняка понимал это и сам, оттого не опасался звать поломойку в свое святая святых.