– Эта, та, что на Смоленском похоронена? – спросил Саня. Пока он ничего не понимал в этой истории, но хотел разобраться с хладнокровием и логикой, которой совершенно не поддавались события последних дней.

– Она, – кивнула Луша и тут же возразила, встревожено глядя на парня. – Живая она. На ту могилу меня будто кто привел. Стою, значит, возле креста, молюсь. А тута люди подходят. Вот с такими как у тебя коробочками и щелк-щелк. Один, значит, присмотрелся и говорит. Тута какая-то Евлампия Серёдкина. Еще с 1886 года. У меня так сердце и ухнуло. Лампушка наша. Думаю как же так она ж живехонькая. А один из этих листок на крест подвесил. И ушли оба. Я вот с тех пор к могилке-то и прихожу молиться. А тута и ты…

– Племяннице рассказали про могилу?

– Как же можно! Она ни про что не знает. Да и не поверит она. Ученая. Гимназию кончила. Сама в аптекарском магазине антихриста этава работает. Лекарства составляет. А живет в доходном доме на осьмой линии. Одна. Брат-то мой покойный ничего не жалел, выучил дочу единственную, а сам помер. До приказчика дослужился в лавке купца Дюжева. А какая она красавица. Глаз не отвести. Одним словом – барышня. – Улыбка оживила хмурое Лушино лицо. Она собралась еще что-то поведать про исключительную свою родственницу, позабыв, где она и зачем, но Санек ее опередил.

– Нифига мне такие расклады, – выпалил он с раздражением. – Они там что-то химичат в своей лаборатории, а мы летай туда-сюда. Может мы чего съели или выпили, прежде чем начать перемещаться? Я ж до того как у тебя поселился, – разгоряченный Саня незаметно перешел на ты, – жил себе спокойно. Никто ко мне не прилетал. Ходил на работу. Мечта у меня была жить респектно. А тут вдруг бац и тварь накрыла с головой, теперь, как

сопля младенца болтаюсь туда-сюда. Вспоминай, оттуда у тебя ключи с электронным замком, если ты при свечах живешь и дровами топишь хату свою? Вспоминай! – тряхнул ее за плечи Санек.

Луша глаза выпучила, испугалась, напряглась.

– Не знаю я, соколик. Чем хошь поклянусь, – затараторила она. – Самой тошно вертеться туды-сюды. А чо тама дохтор колдует не знаю. Бабы на рынке говорят, что он там в своей лабалатории лексир жизни сочиняет. Один уже придумал, сперминпель вроде зовут. Лампушка сказала, сам царь с царицей потребляют от всех болезней. Я ж ничего не знаю. Ничего не потребляю. Мое дело тряпкой махать в аптеке, да в лабалатории этой бесовской иногда. – Баба начала было креститься, но не донеся щепоть до левого плеча, уронила безвольно руку к себе на колени. – Ой, муторно мне… Видно, когда сюды попала и подобрала ключи эти треклятые где на полке. Квартира эта пустая стоит, почитай год. А в нашей-то соседи имеются. Грамотные. Попросила их. Вот они мне бумажку и написали с адресом, чтобы я поначалу не потерялась в городе… я тебе ее дала…

– Ну, да. И ключи подходят. Будто сто лет замки не меняли, – разочарованно подытожил Саня, поднимаясь. С улицы донесся шум подъехавшего авто, хлопнули входные двери. – Странно, что мы с тобой разговариваем, но если я перемещаюсь, то словно в страну глухонемых призраков. Только запахи ощущаю. Как вы в такой жуткой вонище живете? На каретах разъезжаете, а повсюду дерьмом несет и тухлятиной.

– На лестницу темную ходим. Вот и воняет. Дыра в закутке. Да и ямы отхожие как положено не чистят. Смердят, понятно….

– На черных лестницах? Пойди, посмотри, в конце коридора сортир имеется. А у тебя нет что ли?

– Нет. Да, ты не сердись, Лякасндр.

– Ладно, не буду. Одного не пойму – тебя вижу, слышу… потрогать могу … – добавил он, смутившись, мгновенно припомнив ночную встречу, – да и ты у нас как у себя, все чувствуешь. А у меня сплошной оптический обман.