Сейчас я просто приспустила окошко и жадно вдыхала прорывающийся сквозь узкую щель воздух. Он обжигающе колко хлестал по лицу. Знать бы наперед, сколько всего еще колкого и обжигающего будет приятным… Знать бы…

Я не спала уже вторые сутки.

Организм как будто перешел в автономный режим и существовал по инерции, при этом не отягощаясь сонливостью и ватностью мышления. Просто как-то контрастнее воспринималось все окружающее: острее звуки, уже картинки, четче краски. Но это не являлось побочным действием какого-либо из допингов, как могло показаться, просто организму не хотелось отключаться. И все.

Более активная деятельность сменялась менее активной, чего в принципе было достаточно. В подобном режиме проходило без малого два месяца.

Я не могу сказать, чтоб это особо отражалось на общем физическом состоянии. Напротив, мозг работал как атомный реактор, выбрасывая в кровь все новые и новые идеи, рассчитывая и анализируя их. Иногда, правда, хотелось есть. Иногда. В основном же аппетита не было. Кофе и кусок чего-нибудь глюкозосодержащего зачастую являлись основной, а порой и единственной пищей за сутки. И не вследствие каких-то насильственных ограничений, а банально в отсутствие желания.

Но отключки порой все же случались. Неконтролируемые. На пару-тройку десятков минут. Где-нибудь по дороге в автомобиле с напрочь выжженным кислородом из-за качающего кондиционера или во время особо увлекательного монолога утомительно постоянных клиентов.

Непонятным оставалось одно – на каких резервах я еще существовала.

С тех пор как мне выставили ночные смены, временной промежуток с пятницы по понедельник превратился для меня в единый монолит.

Передав журнал записей и прочую бумажную волокиту сменщице, я едва успевала доехать до дома, по дороге пожелав эксперту доброго утра, принять душ и выезжать за гостями. Порой не успевала и этого, если «ее величество сменщица Катерина» позволяла себе поспать именно в эту ночь несколько подольше и благополучно опоздать. В таком случае я летела на собрание прямо из салона и обязательно приспускала окно в машине, чтоб хоть немного выветрить преследовавший меня запах аромамасел.

Иногда я отключалась с открытыми глазами. Бывало, даже прямо в зале рядом с гостем. Бывало, за столиком в кофейнике, обхватив чашку руками. Бывало, просто стоя в фойе. По-разному бывало… пока что-то рывком не возвращало меня в реальность. Иногда этим средством служил мой ежедневник, выпавший из рук, иногда чей-то резкий партнерский хук локтем под ребра.

Главное, что на результате это не отражалось – не отражалось ничем положительным.

За все эти месяцы я так и не открыла структуры.

Люди были, люди находились, люди обрывали мне телефон, и вторники никогда не оставались свободными днями. Мою костолобость не раз отмечали, поощряли и приводили в пример, но не это являлось моим мотиватором.

То, что стояло перед глазами с первого моего момента появления здесь, было куда весомее, плюс добавились еще несколько лиц, в чьих глазах я не могла позволить себе сложить лапки. Я не слабачка. И если смог один, я тоже смогу. Расшибусь, но смогу!

Никто не знал, что я работаю ночами. Я не говорила. Не хотела. Боялась.

Хотя понимала, что меня поставили в, мягко говоря, адские условия, а я не смогла даже повозмущаться за дверьми руководства в свое оправдание – просто приняла как должное и приспособилась.

Внутренний голос же все упорнее и упорнее с каждым разом требовал полюбить себя.

А я не любила. Ну не может человек любить себя, осознавая, что вынужден заниматься всякой бессмысленной беспросветной херней. А я продолжала заниматься, тратя на это большую часть своей жизни и с каждой минутой все больше сомневаясь в собственной адекватности. Все-таки не была я уверена, что Бог создал меня именно для того, чтоб я занималась продажей абонементов, клубных карт и выдачей ключиков на ресепшене.