И предаваясь воспоминаниям, он стремится воссоздать атмосферу былой благости и доверия, в которой проходило их обращение в истинную веру. Использовав и чувство сострадания, которое столь явственно, по его словам, они проявили. Было это или нет, но слышать о себе такое всегда приятно. И Павел это учитывает. А потому и не грех вспомнить о своих немощах. Как всегда, в подобных ситуациях он взывает к слабости, но никогда проявлению силы. Для него сила – в силе духа. А тело предназначено для мученичества. Как у Иисуса.

Вспомним, что завершает Павел этот фрагмент страстным пафосным панегириком: «Свидетельствую о вас, что, если бы возможно было, вы исторгнули бы очи свои и отдали мне»(4:15). После такого признания разве можно было вспоминать о каких-либо разногласиях? Чтобы не говорили о Павле, он был, если не выдающимся ритором, но психологом определённо. Уже невозможно было сомневаться в его искренности: «Итак, неужели я сделался врагом вашим, говоря истину?» (4:16). Лишь ваши враги «Ревнуют по вас нечисто, а хотят вас получить, чтобы вы ревновали о вас» (4:17). И деликатная укоризна в адрес собеседников: «Хорошо ревновать в добром всегда, а не в моем только присутствии у вас». И призыв к возвращению: «Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос!» (4:19). Он переходит на доверительный язык семьи, жаждущей возвращения заблудших сыновей, на язык традиции, положенной Иисусом. И продолжает в той же родственной тональности: «Хотел бы я теперь быть у вас и изменить голос мой, потому что я в недоумении о вас» (4:20). Собственно, Павел немного лукавит: его, голос, он непрерывно меняет. Но Павел, несмотря на всю красочность своего стиля метафоры рождения, безусловно искренен. Он физически испытывает боль за рождение каждой общины, он болеет и готов их «лечить» и пестовать до «изображения в них Христа». Но дети так часто бывают неблагодарными и непослушными. И забывают своих родителей, как показали дальнейшая история тех же церквей в отношении Павла. А воздействовать на них можно разве что «изменением голоса». И остаётся быть в вечном «недоумении».

Весь этот абзац носит необычный, даже для Павла, личный характер, почти лирический, напоминая, скорее, беседу старого учителя с отбившимися от света «истины» подростками. Он не может уже негодовать, сердиться, заставлять. Ему остаётся только «недоумевать» и задумываться, всё ли правильно он сделал.

Но это минутная слабость. И уже в следующем абзаце Павел вновь возвращается к волнующей его теме. То, что было ранее, в предыдущем абзаце, уже не существует. Дело ещё не закончено и Павел продолжает свои убеждения, ему пришли на ум новые аргументы: «Скажите мне вы, желающие быть под законом: разве вы не слушаете закона?» (4:21). Павел вновь изменил адресат своего обращения. Вряд ли галатов можно отнести к вдумчивым толкователям Закона. Но продолжим: «Ибо написано, Авраам имел двух сыновей, одного от рабы, второго от свободной. Но тот, который от рабы, тот рожден по плоти, а который от свободной, тот по обетованию» (4:23). Рефрен «рабство =плоть» неизменен. Но следующее «иносказание» выглядит достаточно странным: «Это два завета: один от горы Синайской, рождающей в рабстве, который есть Агарь, ибо Агарь означает гору Синай в Аравии и соответствует нынешнему Иерусалиму, потому что он с детьми своими в рабстве, а высший Иерусалим свободен; он – матерь всем нам» (4:24–26). Аналогия весьма смелая и искусственная. И вряд ли убедительная для его слушателей: какое им дело до неведомой Агари и горы Синайской в далёкой Аравии? Всё это имеет значение только для Павла (?).