Последние слова Цицерона утонули в общем гуле одобрения. Задвигались стулья и скамейки, зазвенело стекло бутылок. Разноголосица и смех стали общим фоном разудалого застолья. Никто не рвался к «микрофону», если только не упоминать неудачную попытку Синяка-1, который вывернулся из-под стола, где он нюхал жгучую порошковую смесь, а потому осмелел для очередной выходки:

– Хочу, чтобы все и всегда, – после чего вновь свалился под стол.

Если вы думаете, что вход в параллельный мир где-то очень далеко от вас и ещё не описан законами квантовой физики, то боюсь, что вы крайне заблуждаетесь. Стоит вам сделать шаг-другой в сторону и один вниз – и вот вы уже в иной ипостаси.

Городок Кончиховск, что расположился на Среднерусской равнине среди обширных лесов и не менее обширных болот, был интересен уже тем, что в него вели две дороги, а выводила всего лишь одна. Данный факт мог свидетельствовать только о некой исторической особенности этого во всех других отношениях малопримечательного места, а именно о том, что большинство людей, которые приезжали в этот город, в нём оставались, жили поколениями и постепенно превращались в тихих и добропорядочных его жителей.

А кроме того, рядом протекала река Утянка, по которой, сказывали, когда-то ходили купеческие струги. Одним словом, из десятилетия в десятилетие, из века в век Кончиховск торговал, богател, строился и последовательно раздвигал свои границы. Его не затронули всполохи Первой мировой, и по его булыжным улицам в «Гражданку» не звенели подковы Первой конной армии. Без особых тревог пережил он и лихолетье Великой Отечественной.

Горожане привыкли жить за своими палисадами и увлекались главным образом тем, что регулярно обновляли фасады своих домов, перекрашивая их в цвета соответствующей эпохи: при императорах больше в сине-голубой, а при большевиках – в красно-коричневый. Они привыкли к мерному течению жизни и научились планировать её на годы вперёд. И всё было бы так, как всегда, если бы не вихрь перемен в девяностые прошлого столетия не нагрёб им под окна мусорные вороха новой свободы, о коей они прочитали в красивых бумажках, на которых в обрамлении витиеватой вязи было впечатано монолитное слово «ВАУЧЕР».

Общими усилиями и не без помощи местного окончательно спившегося юриста дяди Жоры они наконец уразумели, что все скопом в одночасье стали совладельцами единственного крупного предприятия города, которым был их родной завод по обжигу кирпича и литью железобетонных плит. Поверив в несбыточное, они однажды, как обычно, подошли к фабричной проходной, из которой, откликнувшись на настойчивые требования, наконец вышел хмурый сторож и объявил, что завод не работает, так как его продукция больше никому не нужна.

– Где директор завода? Пусть выйдет секретарь парткома, – возвысили голоса заводчане.

– Директора нет. Уехал директор и больше не вернётся, – ответил сторож и с подозрением оглядел толпу: не побьют ли? – И парткома больше не будет. Разве не слыхали? Распустил Горбачёв свою партию. Не нужна она ему более. И вообще расходитесь лучше по своим домам. Неча глотки рвать да пылить своими башмаками. Что нужно, объявят.

Так не стало ни работы, ни денег, но завод стоял, как и прежде, и посреди него красовалась труба из красного кирпича, самая высокая во всём городе. Розоватые бумажки, проще – «гайдаровки», помещённые поначалу на самоё почётное место в доме, за стекло буфетов, постепенно перестали привлекать внимание и скоро переехали из буфетов в дальний ящик комода в прихожей или улеглись на дно бабушкиного сундука в деревенской избе.