Ромашка не была ординарной бродяжкой, занимающейся уличным попрошайничеством. Шло время, и она освоила тонкое искусство активной «подставы». Не каждый день, но когда её просили «уважаемые» люди, Ромашка наряжалась в свои самые экзотические лохмотья с невыводимым запахом застарелой мочи и испражнений, чёрным гуталином наносила на лицо боевой раскрас и, укрывшись фетровой шляпой с широкими, в дырках полями, выходила выполнять задание. Она была особенно незаменима в тех случаях, когда надо было отогнать покупателей от палатки конкурента или внести сумятицу в возмущённую толпу обманутых дольщиков.

Когда-то она откликалась на имя Настя, а прозвище Ромашка у неё появилось позже, когда однажды по доверчивости призналась одному из своих выпивох-ухажёров в том, что в девичестве больше всего любила полевые ромашки, собирала их, сплетала в жёлто-белый венок и украшала им свою голову.

Она не обращала внимания на колючие капли талого снега, попадавшие на её лицо, потому что в своём хмельном забытье она надеялась удержать при себе самое прекрасное виденье, которое сокровенно берегла и втайне надеялась, что Божья матерь будет настолько милостива к ней, что подарит чудесный сон ещё раз, и ещё. А если чудо случится, то она вновь превратится в маленькую девочку Настеньку, и светлая женщина, любящая её мать, будет долго расчёсывать ей тёмно-русые волосы, заплетать длинные косы и рассказывать волшебные сказки и диковинные притчи, уверяя, что она, когда подрастёт, а случится это очень скоро, обязательно превратится в лесную нимфу или Белоснежку. А потом встретится ей красивый юноша-принц и полюбит её, и будут они жить долго-долго и очень счастливо, и родятся у них три маленьких розовощёких ангелочка: две девочки и один мальчик.

Закончив очередную сказку и завязав в косы большие алые банты, мать долго смотрела на свою счастливую дочку, гладила её по головке и целовала серо-зелёные глаза в ожерелье длинных и пушистых ресниц.

Маленькое сердечко Настеньки сладостно замирало, и она верила, что всё так и случится, потому что ей сказала об этом её дорогая мамочка, а мамы, как известно, никогда не врут. Бойко стучали её беленькие сандалики на загорелых ножках, когда она резво сбегала вниз по деревянной лестнице длинного барака, в котором жили её родители. Ей было так хорошо и радостно, что она хотела поделиться ожидающим её счастьем со всем белым светом, с летним солнышком, которое поджидало её на небе каждый день, и с зелёным, в васильках и ромашках полем, которое начиналось как раз за их домом.

А потом, когда закончилось лето и прошла зима, к ним в комнату вошёл хмурый дядя в замасленной рабочей спецовке и, сминая в руке кепку, сказал, что их Петруха, то есть её отец, погиб от электрического разряда, когда ремонтировал разомкнувшуюся сеть. Мол, нашёлся один болван, который включил рубильник тогда, когда работы на линии ещё не были завершены.

Этой части своего сна Ромашка всегда боялась, и провидение чаще всего щадило её, но иногда из тайного убежища её памяти выплывали жуткие картины, как постепенно начала пить её прежде ласковая и заботливая мать. Мать пила, а окружающие люди её поддерживали, и она всё чаще стала забывать, что вместе с ней живёт ещё одно, маленькое и трогательное существо, её дочка Настенька, которой никто больше не заплетал косички. Так прошли годы, а потом наступил вечер, а за ним и ночь, когда к ним в гости пришли три здоровых громкоголосых мужика, которые много пили и дымили папиросами. Мать вначале смеялась и хохотала, пила мутную водку и бурое вино, а потом враз затихла и повалилась ничком на кровать. А следом произошло то, что Настя никогда не видела и не смогла понять. Мужики закрутили подолом платья голову беспомощной женщине и, приспуская брюки, один за другим стали ложиться на её мать, которая никак не сопротивлялась, а только мотала головой из стороны в сторону и мычала что-то нечленораздельное.