* * *

На этом месте я хочу ознакомить читателя с парой фрагментов из главы «Золотой век русского искусства и Новое время» своей недавно написанной книги «Золотой век русского искусства – от Ивана Грозного до Петра Великого». Из этой главы всем станет кристалльно ясно одно: начиная с середины XIX века в русской культуре идет не дальнейшее размежевание, расслоение русской нации по классово-сословному признаку, а напротив – интенсивное преодоление этого рокового разрыва, наследия Петра. Культурные приоритеты и вкусы верхних и нижних слоев предреволюционного общества не расходятся, а неуклонно сближаются между собой – и притом именно в русском национальном духе, свойственном допетровской России. Понятно, что этого могут не знать иностранные русологи, многоразличные ливены с хоскингами (что с них взять!), но уж русским-то историкам не следует путать святое с грешным и иметь заблуждения по такому важному поводу. Итак…

Навстречу русскому стилю. Апология историзма

…Русское в архитектуре отчасти появляется только в эпоху Николая Первого – как реабилитация русской допетровской истории и как своего рода оммаж по отношению к родоначальникам династии Романовых. Но это не значит, что в течение XVIII и первой четверти XIX века все мотивы русского национального искусства, сотворенные и разработанные в период его Золотого века, были напрочь стерты и исключены из жизни высшего общества.

Нельзя не учитывать, например, что русское правительство, пережив рецидивы прямого засилья иностранщины в эпоху Анны Иоанновны, Анны Леопольдовны и Петра Федоровича, сознавало важность демонстрации своей причастности к основному народу Российской империи. Тем более, что восшествие на престол как Елизаветы Петровны, так и Екатерины Второй было осуществлено руками русского дворянства, чье национальное сознание было оскорблено и возмущено германофильской политикой обеих Анн и Петра Третьего и требовало компенсации. Отсюда – акцентированные проявления русскости, которые Елизаветой осуществлялись в виде показной сугубой религиозности, а Екатериной еще и в развлечениях двора, специально рядившегося порой в национальные народные русские костюмы, посещая устроенные императрицей «русские праздники»128. Как подчеркивает в данной связи исследовательница Е. И. Кириченко: «Русская одежда, недавно еще изгонявшаяся, ношение которой грозило карами, превращалась в знак особо важных, с точки зрения государственной этики и морали, качеств и употреблялась в исключительных, праздничных случаях. Документы екатерининского времени неоднократно фиксируют: „… дамы съезжались на собрания в русских платьях“. Императрица, отдавая им явное предпочтение, „сама иного праздничного наряда не имела“»129.

Вообще, с 1970-х гг. Екатерина Вторая «пристрастилась к стилизованному русскому платью», очень красивому в своей изысканной простоте, которое время от времени надевала130 Это был своего рода вызов или, если угодно, ответ на насильственную вестернизацию, проводившуюся некогда Петром Первым, обратный ход в эстетике и историческом сознании, имевший остро политический характер.

Понятно, что пример императрицы имел огромное значение для великосветских кругов. Глядя на императрицу, за ней поспевали вельможи, и мода на русское не выветривалась вовсе из великосветской среды <…>

Отчасти реабилитация русского женского наряда произошла также «во время подъема патриотического движения, захватившего дворянство накануне, в период и после Отечественной войны 1812 года, в связи с повышенным интересом ко всему русскому… В созданные на манер античных туник модные платья вносятся черты русского народного костюма, обнаруживается очевидное подражание его основным составляющим – сарафану и рубахе»