– Ведь жили спокойно, ебать-колотить! Нет, теперь агентами заделались.

– Не, а че, нормальная тема! Вообще, раз уж мы в шпионы подались, надо выработать для себя кодированную систему общения, понимаешь? Типа: агент Смит, птица залетела в гнездо, сообщите, как прошла операция!

Мы с Семычем натянуто улыбаемся. Беззаботное отношение к шуткам пропало невесть куда. По телефону говорим сжато, коротко, полунамеками подводя собеседника к сути вопроса. Обсуждая проблемы и планы, забираемся подальше от оживленных мест и выходим из машины, чтобы сидя на корточках на подмерзшем берегу сплавить негромкую речь по течению Москвы-реки. Подыскивая новое, более благоустроенное жилье, рассматриваем заведомо никчемные варианты, чтобы при наличии лишних денег снять дешевую квартирку про запас на подозрительно ожидаемый «всякий случай».

***

Благородная седина, плотная осанистая фигура и основательность движений, свойственная отставным партаппаратчикам, онжин дядя держится перед нами с чувством незыблемого достоинства. Лицо его весит тонну гвоздей, и даже восседая на металлическом ящике и стряхивая сигаретный пепел в стекляшку с семейной фотографией корнишонов, он выглядит так, словно не покидал своего кресла в Управделами Президента.

– Меня интересует один конкретный вопрос. Что – это – за люди? – утробно рокочет дядя. – Пока я не буду знать, дальнейший разговор не имеет смысла.

Приехав в «элитную» часть села Осинки Рублево-Успенского района, мы минут сорок простояли под трехметровым кирпичным забором: дожидались аудиенции. По своей доброй традиции, Онжин дядя принял нас у себя в гараже. Прежде чем впустить в дом и посадить за свой стол, дядя всегда выясняет, насколько ему интересны люди, которых иногда приводит с собой родственничек-баламут.

В позе чужеземного идола дядя внимает рассказу Онже про Морфеуса, про озвученное им предложение, про то, как мы сами влились в Матрицу. Под взглядом человека, вкусившего за свою жизнь достаточно власти, я невольно чувствую себя мелким просителем, каким-нибудь приснопамятным пэбэоюл, жалующимся на притеснения со стороны участкового инспектора или районных налоговых органов. Это при том-то, что я еще не вякнул ни слова, если не считать «здравствуйте». Онже, меж тем, описывает в подробностях, как Матрица наехала тяжелым катком на наших притеснителей и вещает об открывшихся нам перспективах.

– Достаточно, – прерывает дядя. – Я так и не понял: кто эти люди и как они на вас вышли.

Онже лукаво на меня косится. Едва ли проходит хоть день, чтобы мы сами не задались этим вопросом. Откуда «они» взялись? С какой стати их заинтересовали именно мы? Почему в данный момент, а не раньше?

Онже? Он умеет кидать, это факт. Втирается к кому-то в доверие, влезает в жопу без мыла, извлекает оттуда максимум средств, которые можно растрясти за раз, но и все. Вести серьезное дело, поднимать бизнес на макрокосмический уровень и делать телефонным звонком миллионы ему приходилось только в мечтах. Семыч? У этого кадра для крупных дел нет даже амбиций, да к тому же он темный как полночь. Я? От меня толку лишь дополнительный расход топлива: бензина, денег и ганджа. Какой с нас им толк, черт возьми?

Онже, однако, убежден, что его «поставили на карандаш» еще в юности, когда его шайка засветилась в околокриминальных делишках во всех звенигородских окрестностях, работая под знаменем крупного преступного авторитета. Наркотрафик, мелкий рэкет, перепродажа угнанных автомобилей не по летам грамотно прикрывались официальным добропорядочным бизнесом, чего не могли не отметить в компетентных органах. Когда после отсидки Онже вновь засветился в области – обанкротил бетонный завод, кинул нескольких предпринимателей, а сам организовал ряд предприятий (перекидав всех поставщиков и партнеров), напротив его личного дела могла быть поставлена некая синяя или красная галочка.