И тогда этот непоседливый зевака для начала начинает словесно задирать такого как он, созерцательно мыслящего и зрячего на мир человека-мима. Где он пускается в различного рода предубеждения насчёт стоящего на одном месте и никого не трогающего мима, – да вы на рожу его глупую посмотрите, дурак, как есть дурак, а может его так сильно и притом неожиданно приспичило, что он и пошелохнутся не смеет, в обоснованном на все сто страхе, что прямо здесь, не сходя с места, разрешится от бремени давления на него своего естества, – затем, не добившись от него никакой реакции, в том числе самой ожидаемой, разрешения от бремени своего естества, как он со всей своей интеллигентностью назвал акт под себя хождения, приступает к более грубым нападкам к миму.

– А что ты скажешь, если я возьму и не посмотрю на то, сколько здесь народа, и со всей силы залеплю тебе пощёчину, или прямо сейчас тебе в лицо плюну. – Вроде с трезвым лицом и видом всё этого говорит этот достающий мима интеллигентного вида тип, кому не удалось от него добиться с первого наскока желаемого – показать всем, что и мим такой же как и все тут люди, неустойчиво на месте мыслящий человек. С чем он, приблизившись к лицу мима в упор, начинает угрожающе демонстрировать свои наплевательские намерения насчёт мима. А тот, что за упорный тип, всё стоит не шелохнувшись и не подаёт признаков жизни, хотя может он от страха впал в кому и значит у него есть уважительная причина не оправдывать надежд на него со стороны этого прилипчивого человека, кто не может пройти мимо того, что ему непонятно, не плюнув в него.

А раз так, то этому беспокойному человеку, кто не может равнодушно смотреть на то, как тут над простыми людьми подтрунивают вот таким изощрённым способом, – я своим не как все поведением, хоть и молча, а противопоставляюсь всем вам, живущим в суете своих проблем и жизни людям, в общем, тьфу на вас, – ничего другого не остаётся, как плюнуть на всё это дело, и, отдавив ноги этому мимо, – всё равно гад не пошевелился и даже не дёрнулся от боли, – выдвинуться дальше по своим делам, при этом по чём свет склоняя этого мима, не такого уж и дурака. О чём этот беспокоящийся о спокойствии людей-прохожих узнает лишь тогда, когда его попросят расплатиться за покупки в магазине, а он раз, и хватится руками не за кошелёк в кармане, а за провал в своей памяти, непомнящей того, когда это у него кошелёк мог так незаметно для него затеряться, если и дырки в кармане не наблюдается.

И тут-то перед ним встанет ухмыляющееся лицо мима, для кого точно не такой большой секрет, в какое время и куда подевался его кошелёк из кармана – в тот самый момент, когда ты баламут наслаждался моей видимой беспомощностью, отдавливая мои ноги, я и произвёл с тобой этот свой расчёт. Сам понимаешь, на обуви экономить нельзя, вот мне и пришлось взять всё, что у тебя было.

– Ах ты, сволочь! – в шоке от того, как ловко облапошил его этот мнимый мим, вскричал вот так на продавца этот беспокойный гражданин и тем самым стал жертвой этого удивительного стечения обстоятельств и больше, конечно, недоразумения, приведшего его в итоге на задний двор магазина, а там под ноги двух крепких молодцов, кто следит тут за порядком и они не любят, когда кто-то нарушает общественный порядок вот так выражаясь.

Но Знакомый не стал далеко заходить в своём провоцировании мима на некие хитрые действия со своей стороны в его адрес, а он бросил свой взгляд в его шляпу, а вернее, в её содержимое. – Так, – призадумавшись, говорит Знакомый, изучая содержимое шляпы, – а со мной в свою очередь ты чем хочешь поделиться, как на этом настаивает твой куратор из банка. – На этих словах Знакомый глазами кивнул для мима в сторону банка. А так как он ничего не сказал против этого, – я знать не знаю того типа, и в первый его раз вижу как тебя, – а молчание по гражданскому кодексу означает согласие, то Знакомый имеет все основание посчитать всё собой сказанное за правду. А это уже подразумевает, как минимум, наличие связи между ним и подходом незнакомца к миму.