Попутчики Ивана двинулись к выходу, таща или двигая перед собой свою поклажу – баулы, мешки. Бывший сельчанин тоже подхватил свои узлы, перекинув их через плечо, и поспешил к выходу. Когда тебе двадцать, когда ты полон радостных надежд, тебя не смутит ни серое небо, ни хмурые взгляды пассажиров.

На его худой фигуре неловко сидел старый отцовский кафтан, а ноги утопали в отцовских необъятных валенках. Выйдя на перрон, он оробел от нависающего над ним здания вокзала, снующих мимо людей, толкотни и суеты, столь непривычных после созерцательного зимнего покоя деревни…

– Поберегись! – гаркнул над самым ухом грузчик, ловко маневрируя нагруженной тележкой. Иван отскочил в сторону, но тут же едва не упал, споткнувшись о чьи-то узлы.

– Куда прешь! Зенки раскрой! – отпихнул его в сторону хозяин узлов. Иван неловко отпрянул и попал валенком прямо в раскисшую жижу. Ноге сразу стало сыро и холодно. Февраль – и лужи… В их родной Курской губернии снега намело столько, что сверкающие на зимнем солнце сугробы возвышаются до окошек, а здесь перрон лишь чуть-чуть припорошило, и кое-где чернеют прогалины. Иван стянул шапку и вытер вспотевшее то ли от жары, то ли от волнения лицо.

– Здорово, племяш! – сильные руки дяди Андрея подхватили его, крепко обняли и увлекли из этой толчеи. – А дай-ка я на тебя посмотрю! – Андрей Скороходов, младший брат отца, крепко сбитый, среднего роста мужчина лет тридцати пяти, с узким смуглым лицом и чёрными усами над смеющимся белозубым ртом, осмотрел племянника с головы до ног. – Чтой-то не сильно ты, племяш, вырос. Ну да ладно, все мы такие, невысокие, зато к земле ближе. Н-да, вижу – весь в мать, нашего-то ничего. Волос светлый, морда круглая, добрая, в мать, не в нашу родню.

– Здорово, дядя Андрей, – произнёс обрадованный встречей Иван. – Ну и что, что в мать? Мамка красивая. А главное, я добрался. Ух!

– А то! Ты, поди, из деревни своей в первый раз выполз.

– Не, обижаешь. Мы выезжаем… Вот, с мамкой в Курск на прошлую Пасху ездили.

– Ого-го! В Курск! Да ты путешественник!.. Сколько ж мы с тобой не видались? Года три, не меньше.

– Ага. Как война началась, так и не видались.

– Дааа… – Андрей помрачнел. – Война эта, будь она неладна… От бати-то есть что?

– Давно не было.

– Тяжко приходится? В деревне-то?

– Тяжко. Вот мамка и отправила в город на заработки. Езжай, грит, сам уж как-нибудь зарабатывай… Спасибо, дядь Андрей, что пригласили…

– Не благодари. Самому туго. На первое время помогу, дальше сам. Ну, идём.

Вышли из здания вокзала. И перед вчерашним сельчанином развернулась панорама огромного города: высокие, в несколько этажей, здания, плотно стоящие друг к другу, широкие улицы, спешащие толпы людей, топот лошадиных копыт, проносящиеся экипажи и, реже, моторы.

– Смотри-ка, телега сама едет! – задохнулся от восторга Иван.

– Это мотор, привыкнешь, – отмахнулся дядя. – Ну, а мы поедем по старинке, на извозчике. Постой-ка здесь…

Андрей деловито кинулся к нескольким извозчикам, скучающим на своих потёртых пролетках в ожидании пассажиров.

– Да ты что, совесть поимей – 30 копеек до Голодая! Давай за 20…

Пока дядя торговался с извозчиками, Иван достал из внутреннего кармана полушубка клочок обёрточной бумаги и уголёк, и стал быстро зарисовывать проезжающие мимо автомобили.

Тем временем на перрон въехал ещё один поезд – дизель-локомотив из Парижа.

– Ну, здравствуй, Питер! – примерно этими же словами приветствовала родной город белокурая дамочка тридцати с небольшим лет, въехавшая на перрон в фешенебельном вагоне первого класса. Она натянула на короткие кудряшки меховую шляпку, с неожиданной силой подхватила один увесистый чемодан и другой, из коричневой кожи, поменьше, и направилась к выходу.