– Что мне делать на такой высоте? Крышу починю и слезу. Да притом, с большой радостью, – сказал Фабиан.

– А как ты собрался в небеса, если высоты боишься? – рассмеялся Эдвин.

– Ничего, – с ухмылкой ответил Фабиан. – Когда-нибудь ты станешь умнее.

– Трудно меня этим обидеть, – ответил Эдвин. – Всем нам есть, куда расти. Мы еще совсем молоды. Нам нужно как-то интереснее все устроить. Сказано ведь: «радуйтесь».

– Непременно. А знаешь, что еще сказано? «Радуйтесь с радующимися и плачьте с плачущими».24

Эдвин глубоко вдохнул и так же глубоко выдохнул. День был ясный, но скоро и до них добрался холодный ветер. Работы было еще достаточно много, но, когда они увидели приближающееся скопище людей, им стало не до того.

Вслед за толпой стариков, женщин и детей несколько подростков то погоняли пинками, то волоком тащили худого, измученного мужчину в порванной одежде. Он с ног до головы был покрыт кровоточащими ранами. Его сломанная в предплечье рука буквально висела. Человек еле плелся, гонимый ударами злых, вредных до ужаса детей. Они толкали его, пинали и бросали камнями, забавляясь в своей слепой жестокости.

По мере приближения толпы к окружавшей храм роще поднимался и нарастал шум, от которого разлетелись сороки. Фабиану на минуту показалось, что даже деревья, сгрудившиеся вокруг них, присоединились к этому неведомому зверству. Ветви цеплялись за плечи мужчины, за людей, продирающихся через этот коридор.

Стужа усилилась. Но это был не тот январский мороз, от которого немели руки: этот будто проникал внутрь – в самое сердце.

Эдвин потянул друга за пояс, что помогло тому скатиться ниже по крыше. Если бы их заметили, смерти бы не миновать.

– Может, попробуем спуститься через ризницу? – предложил Фабиан.

– Не думаю, что это хорошая идея, – отвечал Эдвин. – Крыша под тяжестью снега может обвалиться, мы ведь ее не укрепили как следует.

– А что, если скатимся назад? Там сугробы, может и свезти.

– Оставь это, – прошептал Эдвин. – Не хочется мне прыгать с такой высоты, полагаясь на одно везение.

– Что, если это продлится до ночи? Мы ведь замерзнем до костей. А тот человек… что с ним станет…

– Лучше задубеем, чем разом отправимся на тот свет. Я к такому еще не готов, – сказал Эдвин.

– Кто знает, какая смерть милее.

– А смерть бывает милой?

– Для того несчастного быстрая смерть была бы избавлением.

– Что же делать, Господи…

Они закрыли глаза и молитвой воззвали к Богу о спасении страдальца, чтобы толпа, охваченная бесовским духом, отреклась от беззакония.

Толпа ярилась, обвинения звучали все громче. Вскоре затаившимся на крыше братьям стало понятно, что мужчину обвиняли в убийстве. Он «убил волчицу – матерь лесов». Его довели до предсмертных мук из-за того, что он убил хищницу, спасая от нее свое стадо овец. Старики, которые яростно поносили замученного, были похожи на волхвов, обезумевших от запаха крови.

Вся эта процессия была полна неслыханной жестокости. Братьям пришлось лежать несколько часов на покрывшем крышу снегу, вынужденно наблюдая ужасную сцену расправы.

– Эдвин.

– М?

– Ты видишь? Там… в толпе…

– Прости, я не могу на это смотреть… – отвечал Эдвин.

– Там Фридеман!

Эдвин попытался еще раз взглянуть в ту сторону, но его стошнило.

Фридеман вел себя неестественно, притворно и этим сильно выделялся из толпы. Он повторял все, что они делали, но как бы нелюдимо, сторонясь от всех, и в это же время, присутствуя в ритуале. Видимо, его страх перед смертью был так велик, что он был готов на все, лишь бы язычники его не тронули.

Так они и пролежали до глубокого вечера, продрогли, но пути назад не было. Пришлось терпеть до конца и наблюдать за казнью воочию. И молиться – искренне, истово, понимая свое бессилие и осознавая свою наивность и глупость, когда отмахивались от рассказов и предостережений диакона.