Прорасту в тебе зернышком, пущу корни, тонким стеблем окрепну в тебе, заплачу, разольюсь соленым морем, обмелею до острых камней, превращусь из птицы в зверя, из зверя в человека, из человека в горсть земли, из земли в дерево, из дерева в соль морей, из соли в океанский вой, в ураган, в огонь, в следы на потолке от бессонной ночи. Ночь за ночью, день за ночью, утро за ночью, я за ночью… Гнался, оступился, ободрал коленку… Йодовую клеточку, как в детстве… Я художник, я нарисую… Сам нарисую… Подуть скорее, чтобы прошло. Потом гордо показывать раны, полученные в битве с полом, вешать на грудь ордена из каштана и дубовых листьев, брать себе в армию все незабудки и колокольчики, что растут по склонам холмов, вести за собой на войну бело-синих, самых нежных и добрых воинов, чтобы у каждого в сердце проросло по цветку, чтобы навсегда-навсегда, просыпаясь по утрам и еще не открывая глаз, люди клялись быть светлыми вопреки всему.

Умываться росой, обращенной из инея в ледяные капли, продрогнуть от ступней до волос, истончить губы, обелить кожу, расписать вены сине-фиолетовым, изрезать о скулы пальцы, футболку, свитер, распустить клубок пряжи, бежевой, теплой, проложить дорожку от моего неизвестного бытия к твоему порогу, но пойти в другую сторону, от своего дома, но не к твоему, чтобы ни ты, ни я не знали адресов друг друга и не нагрянули вдруг как-то раз в гости, чтобы ни ты, ни я не прикасались ко времени, что мы теперь проводим порознь, чтобы больше никогда не нужно было прощать того, кто разорвал твою душу в клочья.

Выскочить в ноябрьский холод в расстегнутой куртке и нырнуть, как в лисью нору, в кофейню, что всего лишь соседняя дверь моего нового дома, который я снова покину на днях или в ближайшее время, потерять сознание от запаха кофе и миндаля, от ясных и голубых глаз бариста, от маленьких столиков и книжных полок по кругу, от неба над головой и от земли под ногами, от того, что не нужно больше ничего и никого выбирать.

Я не знаю, как простить того, кто сжег душу. Ты закрываешь двери и уходишь в свою личную жизнь. Я остаюсь в своей. Прощай, Хлоя. Когда-нибудь я смогу объяснить себе и это.

Ты приходишь каждый день. Ты врываешься в мою жизнь без стука. Ты делаешь с ней все, что ты хочешь. Я позволяю тебе делать это. Это все я позволяю тебе сам.

Ревность. Дикая. Бесконтрольная. Животная ревность ко всему тому, что тебя окружает. Ко всем. Не разбирая и ничего не объясняя себе. Я не могу ее погасить. Не могу с ней справиться. Не могу накормить этого зверя, чтобы он ушел обратно в свое логово и оставил меня. Не могу?.. Не хочу. Не желаю… Мне нужно, чтобы так было всегда. Чтобы я навечно был с тобой созависим. Ты ведь тоже не спешишь заканчивать эту игру. Тебе нужна моя ревность, моя боль, мой гнев и ярость, хотя ты всем своим видом показываешь обратное. Но как ты счастлива, Хлоя, когда я, обессиленный своими демонами, валюсь тебе под ноги, как ветошь, как барахло, как убитый и не похороненный солдат. Это самые дорогие твои минуты. Одному нравится делать больно. Второму терпеть. Но мне должно нравиться рисовать. А что должно нравиться тебе, я не знаю. Я не стремился найти о тебе правду. Мне вполне подходит иллюзия. Один бьет. Второй подставляет щеку. Только бы роли не поменялись. Мой удар будет сильней.

Я не ждал ни тебя, ни любви. Я не могу до сих пор наречь эти внутренние конвульсии каким-то добрым словом, потому что так не любят, да и любят совсем не так. Ты думаешь, что один из нас сильнее другого? Ложь. Мы оба одинаково слабы. Тот, кто первый захлопнет дверь, будет образцом для подражания. Мне все равно, кто из нас это будет. Потухнет пожар. Погаснет огонь. Осядет вода. Успокоится ветер. Останется пустота, как наглядное олицетворение войны, в которой умерли все, потому что не за что было драться. Так положено, Хлоя, ненавидеть и идти на войну. По крови не растет трава. По выжженной земле не бегают дети. Я принял и уместил в себе тот шаг, который сделает кто-то один. Я уже сросся с возможностью быть первым. Мне все равно, если я буду вторым. Это, конечно, ничему меня не научит. Но хотя бы отпустит…