Простите меня, моя дорогая, что я все еще не взялась за чтение ваших писем, один вид которых переполняет меня радостью.
Между нами говоря, моя дорогая, я довольна, что эти гости с юга внесли в нашу жизнь столько оживления. Пока что я описала вам их только в общих чертах. Позднее я напишу вам о них более подробно.
Подведем итог: обольстительница в городе и покинет нас не скоро.
Нынче вечером что-то в красном закатном небе навело меня на мысль, что ледостав уже не за горами, хотя тысячи диких гусей, что скопились на мысе Бурь, пока еще не решились лететь на юг.
Отныне ни один корабль уже не может ни приплыть, ни отплыть. Так что наши гости проведут с нами всю нашу длинную канадскую зиму, после чего мы получим ответы на все касающиеся их вопросы. Ибо у нас здесь все разрешается только весной, когда река освобождается ото льда и становится судоходной. Тогда первые корабли доставят к нам первых курьеров, и мы наконец узнаем, какой выбор сделал король…
Если покинуть скромное жилище мадемуазель д’Уредан и, подобно ночной птице, пролететь над колокольнями и дозорными башнями Верхнего города, мы попадем в резиденцию губернатора – замок Сен-Луи, крепость, что стоит на самой оконечности мыса и господствует над рекой.
В правом крыле замка светится одно окно.
Господин де Кастель-Морг бьет свою жену. Он вне себя от гнева.
Вполголоса, дабы не переполошить замок, где их приютил губернатор, он изливает свою и злость, и досаду:
– Сударыня, неужели недостаточно того, что вы пренебрегаете мной в моем собственном доме, что все те годы, что я на вас женат, вы без конца даете мне понять, что мое присутствие вам тягостно и что я здесь лишний, что вы демонстративно отвечаете презрением на все мои изъявления нежных чувств и делаете меня посмешищем для олухов. И вам еще надо было нарушить данное мною слово и поставить меня в дурацкое положение перед моими солдатами и индейцами, меня, королевского наместника в Америке…
Сабина де Кастель-Морг горбится. Мужнины удары застали ее врасплох.
Уже давно, много лет, он ее не бил.
Она не отрицает, что он вправе быть в ярости, но ненавидит его за то, что он так легко переметнулся на сторону врага.
На протяжении всей этой истории он был на стороне отца д’Оржеваля, одобряя его стремление избавить землю Акадии от этих опасных захватчиков, которым помогает сам дьявол. Это был один из тех редких случаев, когда он хоть в чем-то был согласен с нею, своей женой. Неужели он об этом пожалел? Еще совсем недавно он уверял иезуитов в своей преданности и корчил из себя храбреца…
И оказалось достаточно… чего же? Того, что Фронтенак уверил его в пользе союза между гасконцами? Того, что отец д’Оржеваль вдруг исчез, словно заранее признав себя побежденным? Того, что он еще раз захотел ее унизить?
Прежде всего, оказалось достаточно объявить о приближении к Квебеку этого человека, который слывет колдуном и который уверен в том, что он и его дерзкий флот, нагруженный богатствами и подарками, непременно одержат победу, и притом без единого пушечного выстрела.
Ну что ж! Один пушечный выстрел все-таки был. Тот самый, который произвела она сама, как когда-то мадемуазель де Монпансье, велевшая стрелять по своему кузену-королю. Какое пьянящее чувство испытываешь, когда в твоей власти пушка и ты можешь заставить ее изрыгнуть ядро! Откуда ей было знать, что на борту корабля этого колдуна находится ее сын Анн-Франсуа? Все, что она предпринимает, оборачивается против нее!
Но раз Анн-Франсуа жив и невредим, она нисколько не сожалеет о своем поступке.
Потому что этот жест открытой вражды уравновесил всеобщее малодушие.