– Нет-нет, – горячо запротестовала Анжелика, – я абсолютно убеждена, что он исповедует не ислам. Мы на христианском корабле.

– Христианском!

– Ха-ха! Вот уж сказали! Христианский корабль! Госпожа Анжелика, вы теряете разум. Впрочем, есть из-за чего.

Арабский врач с бесстрастным и презрительным видом ждал, кутаясь в свой бурнус. Его исполненная достоинства осанка и удивительно умный взгляд напоминали Анжелике Османа Ферраджи, и она испытывала сострадание, видя, как он дрожит в этой холодной ночи.

– Эфенди, простите мне, что я позволила себе заколебаться, и примите мою искреннюю благодарность за то, что вы взяли на себя труд прийти сюда. Я отвергаю требование, которое вы передали мне, – оно неприемлемо для женщины моей религии, но готова последовать за вами, чтобы самой дать ответ вашему господину.

– Хозяин этого корабля не господин мне, – мягко ответил старик, – он мой друг. Я спас его от смерти, он спас меня от смерти, и мы заключили с ним союз двух разумов.

– Я надеюсь, вы не собираетесь принять предложение этого пирата? – вмешался Габриэль Берн.

Анжелика нежно положила руку на плечо торговца:

– Предоставьте мне право самой объясниться с ним. Уж коли он выбрал такой час, пусть будет так. По правде сказать, я не знаю ни его желаний, ни его намерений.

– Зато я слишком хорошо знаю это, – отозвался Берн.

– Не уверена. Он настолько необычный человек…

– Вы говорите о нем с такой снисходительной фамильярностью, будто знакомы с ним уже невесть сколько времени…

– Я и правда знаю его достаточно давно для того, чтобы не бояться с его стороны… того, чего боитесь вы. – И с едва заметной улыбкой, немного провоцируя его, она добавила: – Поверьте мне, мэтр Берн, я умею защитить себя. Я сумела противостоять бо́льшим опасностям, чем он.

– Но ведь я опасаюсь не насилия, – сказал Берн вполголоса, – а слабости вашего сердца.

Анжелика не ответила. Они говорили, почти не видя друг друга, потому что матрос с фонарем уже удалялся, за ним следовал арабский врач, а чуть поодаль – Маниго и Мерсело. Все они уже были у трапа, ведущего на нижнюю палубу.

Берн наконец решился.

– Если вы отправитесь к нему, я пойду с вами, – громко сказал он.

– Это было бы величайшей ошибкой, – сказала Анжелика нервно. – Вы только напрасно вызовете его гнев.

– Госпожа Анжелика права, – вмешался издали Маниго. – Она уже не раз доказала, что умеет постоять за себя. Я вполне согласен с нею: она должна объясняться с этим типом. Он взял нас на свое судно, прекрасно. Но сам вдруг куда-то исчез, а мы оказались в полярных водах. Что все это означает?

– Слова, которыми арабский врач передал просьбу монсеньора Рескатора, дают основания предполагать, что он желает разговаривать с сударыней Анжеликой не о широте и долготе, – пробурчал Берн.

– Она может принудить его поговорить и об этом, – доверительно сказал Маниго. – Какого черта, Берн! Ты что, боишься этого величественного верзилы, которому нечем обольщать, кроме как кожаной маской? Я не думаю, что это так уж волнующе для дам, разве я заблуждаюсь?

– Я боюсь того, что у него под маской, – еле слышно прошептал Берн.

Он готов был на все, лишь бы помешать Анжелике повиноваться Рескатору. Его глубоко задело ее согласие принять предложение, сформулированное так оскорбительно. Но, вспомнив, как она ответила ему, когда он просил ее руки, что боится не выдержать принуждения, боится потерять свободу поступать по своему усмотрению, счел за благо проявить лояльность и заставил себя смириться.

– Ну ладно, идите! Но если через час вы не вернетесь, тут уж вмешаюсь я.

Когда Анжелика поднималась по ступенькам трапа на полуют, мысли ее были так же неспокойны, как и море. Как неистово и беспорядочно вздыбились вдруг волны, так и всколыхнувшиеся в ней чувства, которые она не способна была даже определить, что это – гнев, тревога, радость или надежда, сменились вдруг страхом, и он свинцовой тяжестью опустился на ее плечи.