И ничего не случилось.

Впрочем, что могло случиться? У нее было ощущение, будто она с нетерпением ожидает чего-то, что изменит ее жизнь.

Неужели недостаточно того, что они должны заново начинать жизнь, когда вокруг все так шатко! Однако они шли к этому с готовностью… «Стенания госпожи Маниго, в конце концов, идут в счет не больше, чем молитвы папистов», – непочтительно заметил мэтр Мерсело. Детей же интересовало только море, а неудобства жизни их не трогали. Пастор регулярно проводил чтения Библии, и теперь в определенные часы эмигранты собирались все вместе.

Если позволяла погода, вечернее чтение проходило на верхней палубе, на виду у странной команды корабля.

– Мы должны продемонстрировать этим не признающим ни веры, ни закона людям тот идеал, который живет в нас и который мы не должны утратить, – говорил пастор Бокер.

Умеющий постичь человеческую душу, старик чувствовал, хотя и не говорил об этом вслух, что его немногочисленной пастве угрожает какая-то опасность изнутри и она, возможно, более серьезна, чем опасность попасть в тюрьму или умереть от рук папистов, которой этим буржуа и ремесленникам, в основном богатым, прочно обосновавшимся в стенах своего города, удалось избежать, покинув Ла-Рошель.

Жестокая судьба, оторвав ларошельцев от дома, обнажила их сердца. Даже взгляд у людей стал иным.

Когда вечерняя молитва закончилась, Анжелика, с Онориной на руках, присела в сторонке. Слова из Священного Писания пришли ей на ум: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом… Время убивать, и время врачевать… Время любить, и время ненавидеть…»

Когда же придет оно – время любить?

Дни проходили один за другим, и ничего не случалось. А Анжелика чего-то ждала. С того первого вечера на корабле, когда она так долго размышляла под властью тех противоречивых чувств, которые вызвал у нее Рескатор, она больше не видела его. Поскольку она пришла к мысли, что должна с осторожностью относиться и к его словам и поступкам, и к своим собственным, его исчезновение, казалось бы, должно было обрадовать ее. А она, напротив, чувствовала, что это ее тревожит. Да и никто больше не видел его. Когда пассажиры выбирались на палубу, чтобы немного размяться, они, случалось, замечали на корме силуэт хозяина – он стоял там, кутаясь в трепещущий на ветру темный плащ.

Но он больше не вмешивался в их дела и, как казалось, почти не вмешивался в управление судном.

Этим занимался, с мостика выкрикивая в медный рупор приказы, помощник капитана, или, как его все называли, капитан Язон. Прекрасный моряк, но молчаливый, необщительный, он не проявлял к гугенотам ни малейшего интереса и наверняка не одобрял их появления на корабле. Лицо его всегда было сурово и холодно, что отбивало всякую охоту обращаться к нему. Но Анжелике, когда нужно было что-то выяснить, изредка приходилось по просьбе своих спутников вступать с ним в переговоры. Можно ли постирать? Какой водой? Запасы пресной воды предназначены для питья? Значит, придется довольствоваться морской? Первая непредвиденная драма для хозяек… потому что белье оставалось серым, да и пятна смолы не отстирывались. В какое время они могут выходить на палубу, не мешая матросам работать?.. и тому подобное.

А вот к Николя Перро, человеку в меховой шапке, она, напротив, обращалась часто. Похоже было, что у него на корабле нет определенных обязанностей. Чаще всего его видели бродящим по палубе с трубкой в зубах. А потом он подолгу пропадал у Рескатора. Если Анжелике нужно было обратиться к кому-нибудь с просьбой, она передавала ее через Николя Перро, он же брал на себя труд сообщить ответ, смягчая при передаче то, что могло огорчить или задеть ее, потому что сам был человеком мягким и добродушным.