– он хочет показать тебе свои игрушки. Микеле, дядя Гастон должен умыться и переодеться с дороги. но Мигель упрямо тащил Гастона в нижний зал. там целый

угол был завален игрушками, оставшимися ещё со времён, когда Антре и Пьеру самим было лет шесть-семь. Мигель поднял с пола деревянную лошадку и улыбаясь протянул её Гастону.

– Видишь, – сказала Антра, – какой он у нас добрый мальчик.

Гастон внимательно посмотрел в глаза жены и прочёл в них то, чего боялся все эти месяцы разлуки. Во всём, что произошло с Мигелем, она винила только себя.

– любимая, не терзай себя. доктор леблан прав, чем дальше прошлое Мигеля, тем больше надежды.

– боже мой, иногда мне кажется, что он навсегда останется в своём детстве.

– Может, это лучший исход для него, любимая, мы же не зна-ем какие фобии обрушатся на Мигеля, если он вспомнит всё, что они творили с лукасом на службе у этого оборотня де спады. да, а что с ним?

– спада до сих пор в тюремном замке сен-Мало.

– ну что ж, это хорошо, что он рядом. надеюсь, лобиньер не допустит побега этого оборотня. да, представь, мы с Антуаном выполнили твою просьбу.

– Как?! Вы достали письма маркизы де севинье?

– К сожалению, не письма, а часть черновиков, написанных рукой её дочери, престарелой графиней де Гриньян. А где Мигель? он убежал?

– не волнуйся за него, мы с Учителем по очереди гуляем с ним на стенах крепости. они так привязались друг к другу, я восхищаюсь выдержкой деда. трудно представить, каких усилий ему стоит сдерживать себя. ну, а где эти черновики?

Гастон оглянулся:

– А где моя лошадь?

– наверное, её увели на коновязь и расседлали.

– Господи, там в подсумке эти бумаги. он бросился к коновязи. Конюх, расседлавший лошадь, повесил седло и потник на перекладину перед денником, не обратив внимание на подсумок. оказывается, Мигель отстал от Учителя и пошёл за лошадью. Когда Гастон подбежал к коновязи, он увидел, что Мигель открыл ременную застёжку, вытащил пакет и стал разбрасывать черновики графини де Гриньян. их тут же подхватил налетевший ветер. Вихрь закрутил пожелтевшие от старости листки, а Мигель смеялся, кружился на месте и пытался ловить листки, пролетавшие мимо. Гастон рванулся к Мигелю, но его остановил окрик Молчальника:

– Гастон, не надо! следом бежала Антра: – Микеле, Микеле, иди ко мне.

но Мигель продолжал самозабвенно кружить, размахивая руками и заливаясь счастливым смехом. У Гастона подкосились ноги и он опустился на землю. десять дней! десять дней разлуки с Антрой были посвящены тому, чтобы привезти ей эти бумаги. он сидел, закрыв лицо руками. Что он скажет Антуану, своему командору?

Вихрь утих также неожиданно, как и налетел, и листки черновиков осели в разных концах небольшой площади перед замком, а некоторые залетели на деревья, на крышу замка и на стены крепости. их собирали все, кто в это время находился в замке. но когда их собрали, пакет оказался чуть не вдвое тоньше.

Молчальник послал слуг за стены замка и на берег, в конце концов было найдено ещё шесть или семь листов. А на тех, что плавали в крепостном рву, остались тёмные разводы.

Антра, увидев отчаяние мужа, передала Мигеля с рук на руки Учителю и молча отвела Гастона в помещение, где стояла кадка с горячей водой. Пока Гастон смывал с себя дорожную грязь, она принесла чистую одежду. Потом, закатав по локти рукава, накинула на мужа полотенце и стала растирать его плечи и грудь. Вдруг прильнула к спине и начала осыпать её поцелуями… Гастон унёс Антру, и они пришли в себя поздно вечером.

Кто-то тихо постучался.

– Антра, ты здесь?

Это был голос Пьера. В этот вечер будто все сговорились – никто не обмолвился ни словом о злополучных бумагах. но утром, после завтрака, все собрались у камина и занялись разборкой перемешанных листков. Потом Антра начала вслух зачитывать отдельные эпизоды, но они обрывались на этом же листке, на другом листке с средины начинался ещё какой-то эпизод. Уже по этим отрывкам становилось ясно, что процесс над отравителями был настолько серьёзен и охватывал такой обширный круг лиц, имеющих отношение к двору людовика XIV, что оставалось удивляться его смелости и решимости – предать гласности эти зловещие события. но полную картину, судя по сохранившимся фрагментам, они уже не узнают никогда…