Она не говорила мне об этом…

– А что произошло с ее отцом?

– Она не рассказывала вам? – мой собеседник пристально смотрит на меня.

Видно, взвешивает «за» и «против». Решив, что мне можно доверять, продолжает:

– Он был парализован. Инесе хотела поднять его на ноги, не удалось. А год назад его не стало. Все уходят из нашего поколения. Я ведь лишь на пять лет моложе его, – мой собеседник сокрушенно качает головой. – Но если бы, как говорится, просто заснул и не проснулся. Так нет, убили его! Прямо дома убили!

Ничего себе… Сколько же пережила Инесе, какая она стойкая!

– А убийц нашли?

– Нет, – мой собеседник с досадой бьет себя кулаком по ноге. – До сих пор ничего сделать не могут. Толстый Таубе сколько раз сюда приходил, всех опросил. И не один раз! Без толку. А он опытный, еще при СССР работал.

Таубе, замечаю про себя, видно, полицейский, ведет дело.

– А главное, – продолжает пожилой господин, – я тем утром, когда убили Петра, видел каких-то незнакомых людей возле их участка. Мужчину и двух женщин. Может, они и сделали это. Но вот, как на грех, забыл дома очки, ни черта не разглядел.

Петр… Так, оказывается, звали отца Инесе.

Мой собеседник сердито смотрит на море.

– Вы, если будете общаться с Инесе, смотрите, не обижайте ее, помните о том, как ей пришлось тяжело.

– Я не обижу.

– Извините, что я вам это говорю. Я вас пока не знаю. Кстати, мы не представились. Я – Сергей Никонович, сосед Инесе, как вы уже знаете.

– Никита. Из Москвы приехал.

Сергей Никонович с интересом смотрит на меня:

– И что в Москве говорят о Латвии. По-прежнему пишут, что русских притесняют, гражданство не дают. Да?

– По-прежнему, – констатирую я.

– Вот что я вам скажу. Я родился в России, в Вятке, но здесь прожил почти всю жизнь. Не так трудно это – получить гражданство. Надо только выучить язык. Я выучил и получил. Раз живешь здесь, язык надо знать.

– В советское время не требовалось, – замечаю я, хотя, в принципе, согласен с Петром Никоновичем.

– И что было? Латышский оставался только для кухни. Я всю жизнь плавал на большом корабле. Партсобрания всегда проводились на русском. Хотя нас, русских, было пятнадцать человек, а латышей – восемьдесят пять.

В Латвии скоро выборы. О них пишут во всех местных газетах. Мне интересна политическая жизнь этой страны:

– Голосовать-то за кого будете, Сергей Никонович? За русскую или латышскую партию?

– Не решил пока. Скорее всего, за русскую. Или за какую-нибудь из латышских, пусть только возьмут хоть одного-двух русских в свой список.

– Понятно…

Хватит этой политики. Море интереснее… Мои мысли словно передаются собеседнику:

– Знаете, что я вам скажу, – говорит Сергей Никонович, – почти пятьдесят лет, до ухода на пенсию я жил здесь, в этой красоте, и не замечал ее. И в море когда ходил, самого главного не видел. Все дела и дела. Лишь теперь, на старости лет рассмотрел все. Наглядеться бы вдоволь.

– Я тоже смотрел и смотрел бы.

– А я вам завидую, – признается он. – Очень по-хорошему. Вы намного моложе, но уже разглядели красоту. Инесе такая же. Она видит все вокруг себя. Только в последний год в горе закрылась, ушла в себя. А сегодня порадовался за нее. Когда шла с вами, была веселее, чем в последние месяцы.

Сергей Никонович по-стариковски добро улыбается:

– Я наблюдал за вами, Инесе понравилось, что вы отнесли ее домой на руках. Вы уж извините, что я это все видел. Делать мне особенно нечего. Утром на участке что-то поделаю. Потом устаю. Дома одному быть не хочется, плавал всю жизнь, семьей не обзавелся. Вот выхожу сюда, если позволяет погода. Смотрю на море, маяки, чаек, думаю о своем. Иногда сижу до ночи. Затем читаю, слушаю радио. Плохо засыпаю. А потом сплю допоздна.