Переговариваясь, мужчины прошли по центральной улице брошенного села и вышли к месту, которое когда-то, видимо, считалось местным центром. Напоминало оно небольшую площадь в форме неправильного овала, которую и пересекала главная, она же единственная, улица. Взглянув налево, Гриша не удержался и хохотнул. Все тут же повернулись в эту сторону. Водитель смеялся, уставившись на небольшой пустующий постамент, позади которого торчало одноэтажное здание, смахивающее на контору или сельсовет.

– Тут бюст Ленина был, зуб даю! – веселился Гриша. – А уж потом ему и ноги приделали. Бронзовый, надо думать, вот его и скоммуниздили…

– А тебя-то с чего колбасит, что-то я никак не пойму? – раздраженно спросил Шамрай.

– А потому что я в лихие девяностые знаешь сколько такого говна сдал вот этими вот самыми? – Водитель выставил перед собой руки. – Чего уставился? Ты тогда еще пацаном был малолетним, кота «дядей» называл, а у меня, блин, жена молодая, дите на руках, сам я после армии, а работы в Житомире – во! – На сей раз он умудрился скрутить одновременно обеими руками по здоровенной дуле. – Отрихтовали мы с зятем старенький «рафик», повыдрали оттуда все сиденья – и вперед, за орденами! Полтора года по всем районам металл собирали. Скидывали его на частных пунктах приемки, а дальше умные люди гнали медь, алюминий и прочий лом через Питер в Прибалтику. Зятю тогда мало показалось, решил он в этот бизнес серьезно зайти, сам начал возить…

Гриша внезапно умолк, сплюнул и повернулся к постаменту спиной.

– И? – спросил Жора.

– Перехватили на трассе за Харьковом. Груз забрали, а зять в драку полез – вот и пристрелили его. – Гриша махнул рукой. – Я после этого с металлом завязал, в челноки подался.

Его веселье внезапно сменилось депрессией.

Профессор Горбатько, заметив это, вдруг насторожился и стал похож на охотничью собаку, которая взяла лисий след.

– Голова не болит? – деловито осведомился он.

– У меня? – Водитель для верности ткнул себя пальцем в грудь.

– У меня болит, – подал голос Жора. – И на душе какая-то гадость.

– А как болит? – уточнил Горбатько. – Просто или еще и в висках стучит?

– Стучит. – Повесив камеру на шею, Жора принялся массировать виски указательными пальцами.

– Мне тут тоже паршиво, – сообщил Гриша. – Поехали отсюда, мужики.

Шамрай тем временем осматривался. Справа от постамента и конторы, на противоположной стороне площади стояло пустое строение из силикатного кирпича, в котором даже тот, кто никогда не бывал в сельской местности, легко мог бы опознать бывший магазин.

– Интересно, а где у них танцы были? – задумчиво проговорил Гриша.

– А тебе какая разница? – равнодушно обронил Виктор. – Теперь мы этого никогда не узнаем.

– Смотрите-ка, а ведь дальше площади машины не заезжали! – подал голос профессор, указывая на следы шин. – Останавливались где-то здесь, у постамента, разворачивались – и обратно. Виктор, мне уже можно работать? Сдается мне, что мы на месте.

– Даже нужно, – согласился Шамрай. – Да вам и виднее. Я в этих ваших тектонических разломах и прочих сетях Хартмана[6] не разбираюсь.

– Я тоже, – неизвестно к чему вставил Жора. – Чего нельзя сфотографировать, того вообще не существует.

– Авторы вашей газеты, даже такие видные, как вы, Виктор, всегда гордились собственным невежеством во всем, что касается серьезной науки, – констатировал профессор Горбатько.

Шамрай пропустил эту шпильку мимо ушей. С Максимом Ивановичем он имел дело уже почти два года, тот сам искал контактов и плацдарм для изложения своих завиральных теорий. Это, однако, не мешало ему регулярно делать всем замечания, давать советы, а при случае разражаться занудными лекциями различной продолжительности.