Никотин не ответил и перевел взгляд на сцену, где на корячках лазил угрюмый бородач, настраивая оборудование, в то время как второй детина, с ирокезом темных волос и обилием пирсинга по всей физиономии, беззастенчиво хлебал дешевое пиво, то и дело тыкая пальцем в разные стороны и бормоча что-то густым басом.

– Да это местные болваны. Стилеты. – пренебрежительно отмахнулся Кирпич. – Вторая группа, что сегодня играет, тоже. Только эти харкаются и рычат, а те скулят да ноют… Сыграй лучше что-нибудь свое, а? – он кивнул на старый рояль, одиноко ютившийся в дальнем углу зала. – Мне это очень нужно, поверь… С меня выпивка за весь вечер!

– Нельзя. – мотнул рыжеватыми лохмами Никотин. – Сегодня уже почти полнолуние. Их это взбесит, и они придут за мной снова.

– Прошу! – взмолился Кирпич. – Я реально на грани с этой поганой зарплатой, да еще и цены на лекарства Клариссы все выше. Я скоро с крыши шагну, ей-богу… Но что ей-то потом делать останется?

Никотин тяжело вздохнул и уверенно шагнул в сторону рояля.

Завсегдатаи клуба, заметив его действия, заинтересованно потянулись ближе. Потому что хорошо знали, что их вскорости ждет. Также, как и Кирпич.

Для них это был некий транс, эйфория, шаманское действо или легальный наркотик – мистическая музыка, уводящая вдаль. Прочь из постылого мира и его бесконечных проблем к глубинам древней памяти, что дремлет глубоко в человеческой крови.

Для него самого это тоже было трансом, но одновременно и мукой: этаким публичным ошкуриванием и расчленением души на части. Однако оно порождало упрямый мазохизм, идущий вразрез с инстинктом самосохранения. И даже хищные демоны теней, неизбежно влекомые подобным нарушением равновесия, хоть и пугали, но все равно не могли сковать руки трусливым параличом.

На самом деле, он не знал все эти мелодии. Не знал и не помнил. Однако руки знали, скользя по клавишам в уверенном замысловатом танце. Не знал он и слов, рвущихся наружу сквозь связки. Даже язык песен был ему не знаком. Но хрипловатый голос отражал сложную гамму эмоций, явно подсознательно зная, о чем поет. Это странное действо, словно глубокая медитация, вызывавшая из подсознания некий аналог «автоматического письма», на сей раз реализуемый посредством музыки. Он ведь даже не уверен в том, чьи эти песни и мелодии. Его ли разум их создал, или он просто воспроизводит давно услышанное из своих рвущихся наружу осколочных воспоминаний.

Люди вокруг танцевали и даже пытались подпевать, при этом совершенно не понимая слов, как и он сам. А тем временем где-то далеко, на окраинах города из темных подворотен сочилось Зло. Пока еще тонкими и призрачными струйками. Но они постепенно стекались в огромную лужу, смердящую опасностью и смертью.

Он резко прервался и ненадолго потерялся в красном пульсирующем тумане боли. Из общего полотна времени опять выпал изрядный кусок, разлетевшись вдребезги по грязному полу клуба.

Он пришел в себя уже за барной стойкой, сидя с застывшим стеклянным взглядом, тупо уставившимся в глубины стакана с темной коричневой жидкостью. Сколько времени на сей раз выпало из его восприятия? Час? Два? Или всего лишь пару минут?

Громыхала музыка и световые лучи моргали пляшущими разноцветными огнями, то и дело выхватывая из беснующейся толпы отдельных персонажей. Кирпич прыгал неподалеку, вместе с незнакомыми девицами в сексуально-вызывающих прикидах.

– Эй, ты оглох, что ли? Или уснул, кощей? – заорали вдруг в самое ухо. – Я, вообще-то, с тобой разговариваю, придурок!

Никотин повернулся и увидел перекошенную морду дородного качка, вцепившегося в ворот его кожанки. Полупрозрачные струйки Зла скользили по нему, затекая в рот, нос и уши, однако болван этого, конечно же, не замечал. Зеленый туман обычно пробирается в те головы, где наблюдается явный дефицит мозга.