«Вот, вы просили», – Вера протянула отпечатанный листок и вдруг почувствовала, как щёки её наливаются стыдливым жаром. Одной, ещё пахнущей клубничным мылом рукой, Фирс принял бумагу и, раскинув дужки очков привычным движением другой руки, водрузил их на переносицу.

«Казалось бы, чем виновато мыло, да ещё и клубничное?» – Подумала Вера и представила флакон с розовато-перламутровой жижей около здешней раковины для мытья рук, начищенной приходящей уборщицей до непорочной белизны. Тут же вспомнилось ей, как этим летом она покупала на рынке клубнику в пластиковом прозрачном лотке и воняла она почти также как сейчас рука, принявшая у неё листок бумаги. Замутило, чуть потемнело в глазах, и от этого Вере показалось, что она перестала дышать.

Мужчина, напротив, про которого она теперь узнала такое неприличное, размеренно водил спокойными глазами за стеклами очков и через какое-то время, неизмеримо неприятное время ожидания спасительного вдоха, сказал буднично: «Так, хорошо. Будем и завтра придерживаться такого плана».

Из кабинета Вера вышла, словно её отпустила тяжёлая затяжная болезнь. Немного ослабшие коленки то и дело норовили сложиться, дергалась левая бровь, а правая застыла в приподнятом недоумении. По пути к своему рабочему столу, зачем-то заглянула в дверной проём кухни, где пили кофе сотрудники, как ей показалось с усмешкой оглянувшиеся на её сомнамбулическое поведение. Она нелепо извинилась, замешкалась у порога: переступила его, потом убрала ногу обратно и снова поставила за порог. Выдохнула, и, собравшись вся по одну сторону двери пошла к себе, услышав догнавшую её шутку: «Танцующая в дверях!» И рассказчик, видимо какой-то водитель, зашедший на чашечку кофе, продолжил прерванное на шутку повествование: «Ехал я уже почти в полной темноте, как вдруг вижу, в свете фар, на обочине мой давнишний друг стоит. И так чётко вижу его, что меня аж оторопь взяла. Помер он несколько лет назад, застрелили его в рейсе дорожные бандиты. А тут стоит живёхонький и смотрит прямо мне в глаза. Я значит по тормозам. Фонарик в руки. Выхожу на обочину, искал, звал – нет никого. Думаю, что от усталости уже глюки начались. Ещё бы, вторые сутки за баранкой сижу. Проехал ещё километр, а там перед железнодорожным переездом, авария жуткая. Машин двадцать зад в зад натыканы. Вот думаю дела! Если бы меня мой дружок не остановил, я бы сейчас в этой братской гармошке тоже поучаствовал, а мне никак нельзя было задерживаться. Вот и думай после этого, что есть наша жизнь».

Рабочее креслице Веры находилось совсем рядом с открытой кухонной дверью, и пока она приходила в себя после невинного визита к начальнику, то дослушала правдивый рассказ водителя до конца, и его размеренный голос успокоил плескавшие через край эмоции.

«Вот смотришь на человека, – искала спасения утраченному образу доверия ошарашенная мысль, – и, соизмеряя его вид: одежду, движения черт лица при разговоре, траекторию его заинтересованных зрачков, беспокойность или наоборот напыщенную тишину рук, и составляешь какое-то мнение о собеседнике, о его душе просвечивающей сквозь приветливую радужку глаза. А теперь? Как теперь определять, что за человек перед тобой? И человек ли он вообще!?» Вера посмотрела на Амалию, сидящую напротив. Та задумчиво грызла накрашенный ноготь, а второй рукой что-то шустро набирала на клавиатуре. «Вот в Амалии всё понятно, она сейчас ищет на просторах интернета себе сумочку или очередной бальзам для волос». «Амалия!» – Окликнула её Вера. «Тута я», – отозвалась шутливо сослуживица, не прекращая глядеть в экран монитора. «Как ты думаешь, в человеке много скрытых желаний?» «Как это скрытых?» – Амалия перевела вечно настороженный взгляд на Веру. «Ну, когда человек, кажется одним снаружи, а внутри он совсем не подходит под свой внешний облик?» «А ты считаешь, что продавец из овощной лавки должен ходить везде в костюме морковки!?» – Амалия хохотнула, и случайно икнув, вслед своему смешку. Оглянулась, не услышал ли кто: «Смотри, какое я стихотворение у Бродского нашла», – и повернула яркое окно монитора.