Этим вечером на выступление Павлова надела подарок махарани. И с тех пор всегда, танцуя в балете «Фрески Аджанты», надевала рубиновую подвеску. Балерина не могла бы точно объяснить, что происходит с ней, когда древний камень касается ее лба, да и не хотела ни с кем обсуждать столь личные переживания, но она словно наполнялась каким-то священным огнем, она ощущала в себе дух древней танцовщицы. Танцуя на современной сцене, видела перед собой сквозь облако благовоний очертания храмовых фресок, спокойное лицо богини Лакшми, ощущала жар чужой страсти, охватывающий ее, дарящий небывалое вдохновение. И сердце трепетало от чувств, ранее ею не испытанных, – смеси священного трепета, безнадежной любви, горечи и отчаяния. От этих эмоций ее исполнение становилось ярче, глубже, оно захватывало не только балерину, но и зрителей, целиком наполняя их непередаваемыми эмоциями.

Англия, Лондон. Апрель 1929 г.

– Госпожа Лукина, точнее, элегантнее, – гулко звучал в репетиционном зале голос Анны Павловны. – Госпожа Тонеева, вы немного запаздываете. Прекрасно. Но мне кажется, надо чуть энергичнее.

В особняке Айви-Хаус, который Анна Павлова купила лет десять назад в одном из престижных районов Лондона, шла репетиция балетной труппы. Вскоре предстояли гастроли в Австралии. Отбирались спектакли, отшлифовывалось исполнение.

– Виктор, отъезд уже в среду, ты проследишь за отправкой костюмов и декораций? – обращаясь к мужу, озабоченно просила балерина. – Госпожа Лукина, вы сегодня не с нами, будьте внимательнее.

Требовательность Анны к себе распространялась на всю труппу. Ее замечания всегда были обоснованны и строги, дисциплина безупречна. Артисты такое отношение принимали как должное, ценили мастерство и профессионализм своей вдохновительницы и строжайшего цензора. Во всяком случае, большее их число.

– Ирина, тебе надо научиться держать себя в руках. Нельзя так дуться из-за каждого пустяка.

– Пустяка? Легко тебе говорить! – нервно одергивая подол платья, проговорила молодая темноволосая девушка с тонким задорным носиком и капризной линией губ. – Она придирается ко мне, неужели ты не видишь?

– Вот уж ерунда, – вскинув голову, ответила ее подруга, перестав возиться с застежкой на туфлях. – Анна Павловна ко всем справедлива. Она просто очень требовательна, и не только к артистам, но и к себе. Все это знают. Больше, чем она, никто не трудится в труппе. Тебе это прекрасно известно, – с упреком заметила девушка.

– Вот уж от тебя не ожидала! Я думала, мы подруги! – Молоденькая Ирина Лукина была талантливой, подающей надежды балериной, но имела один существенный недостаток. Вздорный, обидчивый характер. За тот год, что она состояла в труппе Анны Павловой, она уже не раз ссорилась со своими коллегами: к счастью, все эти ссоры были мелкими, почти детскими и быстро забывались, во многом благодаря участию ее подруги Нины Обуховой, с которой она сейчас как раз беседовала в пустой грим-уборной. Нина была немногим старше Ирины, но гораздо спокойнее и рассудительнее, у нее был легкий уживчивый характер, и, вероятно, поэтому она могла без усилий терпеть капризную, вздорную Ирину.

– В любом случае я больше не желаю терпеть эти придирки, – топая ножкой, сердито заявила Ирина. – Я ухожу из труппы! – В голосе ее звучала радостная мстительность.

– Ты с ума сошла? Ты что, хочешь уйти из труппы прямо сейчас? За три дня до отъезда на гастроли? Ирина, тебя же некем будет заменить! – глядя с ужасом на подругу, выдохнула Нина.

– Меня? Третью селянку с корзиной? Что-нибудь придумают, – презрительно фыркнула Ирина.