Под настырным солнечным лучом на ее руке вспыхнул изумруд в золотом перстне, привнеся в душу толику необъяснимой радости. Княгиня улыбнулась, подумав, что это добрый знак. В ближайшее время ждать Ярослава было еще рано, значит, знак касался ребенка, который мог родиться если не сегодня, то завтра.

Любава бережно довела ее до кровати и помогла лечь в постель.

– Как дети? – спросила её княгиня и улыбнулась. – Чувствую, что скоро у них появится брат или сестра. Хорошо, если бы князь быстрее воротился. Пусть даже ненадолго, как он это делает в последнее время. Не только в государстве, но и в доме нужна мужская рука.

– Так рука у вас тоже крепкая, не надо богов гневить, – сказала Любава, зардевшись от несвойственной ей смелости.

– У нас теперь один бог, – поправила девушку княгиня. – Вон посмотри в нишу, где стоит ромейская4 икона, поклонись ей и помолись.

Служанка сразу же выполнила распоряжение, упав перед образом божьим на колени и осеняя себя крестным знамением.

– Вот и славно, – одобрила ее Ингиге́рда, скривившись от боли, которая вновь, словно молния, пронзила ее тело. Она слегка приподнялась, обхватив живот руками.

– Вам плохо? – встрепенулась девушка, склонившись над княгиней. – Может разбавленной с вином воды подать? Так я быстро.

– Не надо, – ответила Ингиге́рда. – Лучше позови повитуху.

– А может лекаря?

– Я сказала повитуху, – повысив голос, недовольно повторила княгиня.

– Агафью или Акулину?

– Агафью. Она всегда у меня детей принимала. И сейчас ничего менять не буду.

– Я мигом, – бросила Любава, крутнувшись на одной ноге и исчезая за дверью.

– Огонь девчонка, – одобрительно подумала княгиня, опять схватившись за живот.

Вскоре явилась Агафья, женщина под пятьдесят. Она окинула княгиню спокойным и твердым взглядом. Небольшие слегка выпуклые губы изогнулись в приятной улыбке, вызывая симпатию. Под белой холщовой рубахой просматривались мягкие очертания шеи и плеч. Голова была покрыта цветным платком.

– Ну что, не терпится пострелёнку явится в этот грешный мир? – мягко спросила она, усаживаясь на стул, стоявший в ногах кровати. – Схватки уже сильные?

– Не скажу, чтобы очень, но весьма болезненные. Словно молния спину пронзает и упирается в затылок. Аж в глазах темнеет. Такого раньше у меня не было.

– А промежуток между ними какой?

– Средний: и не длинный, и не короткий.

Агафья осторожно ощупала живот, определив, как лежит ребенок.

– Что ж, богам угодно, чтобы он головкой вниз уже пошел. Хороший знак. А то в прошлые роды намаялись с Всеволодом Ярославовичем. Ногами шел, еле перевернула. Что ж, пойду распоряжусь, чтобы баню натопили. Да всех предупрежу, чтобы наготове были проститься с вами, княгиня.

Ингигерда уже в седьмой раз собиралась родить, но так и не привыкла к этому обычаю, которого в Швеции не было. А здесь, на Руси, верили, что рождение, как и смерть, нарушает невидимую границу между мирами умерших и живых. Поэтому и дети, и домашние прощались с родильницей, сознавая всю опасность, которой подвергалась ее жизнь во время родов: ведь она могла и умереть, давая жизнь ребенку, а могла перейти в мир иной и вместе с ним.

Вот уже пятые роды принимала у нее Агафья, сменив более старую Акулину. Она была не столько более опытной в сравнении с ней, но значительно проворнее. Прежняя бабушка-повитуха уже потеряла сноровку, а потому присутствовала во время родов как советчица и помощница, если в этом возникала необходимость.

Ингигерда выбрала среди других повитух Агафью потому, что сама она имела десять здоровых детей, восемь из которых были мальчишками. Это было основным условием при выборе.